Мнемосина (СИ)

— Разве Януся не рассказывала вам? И до сих пор не показала его дворец?

Ни на минуту не прекращая штриховать портрет брата, Януся сказала:

— Какой интерес смотреть на запертый дом? Там все заросло от самой ограды. Князь приезжает не в первый раз, и мы отлично знаем, как оно обычно случается: погостит с недельку, да и укатит обратно за стену. А разговоров — на полгода вперед.

— Не наша забота судить о делах князя. Укатит, значит, так должно, — строго сказала дочери Пульхерия Андреевна. — А что до разговоров, так не мешало бы тебе начать к ним прислушиваться, люди зазря болтать не станут.

— Вот уж нет! Людям безразлично, о чем судачить, — заспорила было Январа, но кузина перебила ее.

— На сей раз обернется иначе. Князь уверяет, что путешествиям конец. Он хочет остепениться и будто бы даже подыскивает себе невесту среди местных прелестниц.

— Ангелика, да откуда только ты все знаешь?

— Вовсе не все, а только самое интересное. Но что до бала и до намерений Магнатского, знаю наверное: о том маменькиной горничной поведала ее сноха, брат которой у князя в форейторах. Во дворце полным ходом идет подготовка к балу. Ах, что это будет за бал! Одних только цветов заказано на две тысячи идеалов серебром! А музыканты, а кушанья, вина! Наверное князь позовет Лизандра, а коли его, тогда и его мышку-сестру. Бедняжка так некрасива! Напрасно она не носит очки, если постоянно щуриться, на лице появляются морщины.

— Кузина, будьте снисходительны к тем, кого Бог наградил не столь щедро, как вас, — мягко попеняла Январа.

Габриэль поддержал сестру:

— Не сомневаюсь, что для вас приглашение заготовлено загодя. Какой же бал без первой красавицы.

— Вы преувеличиваете, кузен. Однако на всякий случай я приобрела себе пару туфелек с бантами и серебряными пуговками и заказала у Жоры и Жоржа новое платье.

— Я всего лишь отдаю должное вашему очарованию. Глядя на вас, я начинаю понимать, почему наши отцы и деды прятали жен за высокими заборами.

— Вы осмелились бы держать меня за забором? Помилуйте, это же каменный век какой-то!

— О, ради вас я воздвиг бы забор до престола Господня.

— Вы настоящий домостроевец! — восхищенно молвила Ангелика. — Мне всегда нравились решительные мужчины.

Не будь я влюблен, я не разглядел бы за этой шутливой перепалкой интереса иного рода, однако собственные чувства придали мне зоркости к чувствам других. Я видел, что Ночная тень не на шутку увлечен красавицей-кузиной. Он вел себя как перед атакой: немного шальной, немного хмельной, стремительный, безрассудный и полностью сосредоточенный на объекте своего интереса. О чувствах Ангелики столь хорошо я судить не мог, но не сомневался, что она восхищается Габриэлем — Ночная Тень редко кого оставлял равнодушным.

— Вот, Габриэль, взгляни. Я закончила твой портрет.

Январа протянула брату лист, над которым корпела. На нем был изображен четкий профиль с высоким лбом, ровным носом и чуть выдвинутым вперед подбородком, даже прядь волос надо лбом была на своем месте.

— Пожалуйста, кузина, душечка, сделай и мне портрет тоже. Как я должна сесть, чтобы получилось хорошо?

Не дожидаясь ответа, Ангелика перепорхнула от стола на диван, где и умостилась, плотно прижавшись к Габриэлю. Януся нарисовала и ее. После чая мы собрались на прогулку по парку. Пульхерия Андреевна нашу затею не поддержала, сказав, что ее разморило и ей хочется побыть наедине со своими мыслями. Мы разбились на пары: я шел с Янусей, а Звездочадский предложил руку Ангелике.

Несмотря на позднее время, вечер был полон пробудившейся жизни. Вокруг пересвистывались, пели и стрекотали птицы — им наступила пора вить гнезда. Крылатые тени летали через небо по двое и щебетали без умолку. Мы бродили по туевой аллее, озаренной ровными рядами электрических фонарей, а затем сошли с нее на дорожки, уводящие прочь, во тьму. В обрамленной кружевом ветвей черноте сочно блестели звезды. Я отыскал руку Январы и переплел ее пальцы со своими в прочный замок. Смелый от темноты, спросил:

— Мне далеко до Лизандра, но все же позвольте, я прочту вам стихи?

— Вдобавок к воинской доблести вы еще и поэт? Отчего вы таились столь долго?

— К сожалению, я лишен дара сочинительства. Эти стихи вышли не из-под моего пера, однако услыхав их, я подумал о вас, благодаря чему они засели в моей памяти крепко, точно пуля — в кости.

Не дожидаясь разрешения — и боясь, что она заставит меня молчать, я принялся декламировать:

В топке дня догорело, прогоркло,

Ухнуло, выпустив стаю минут…

Впервые в жизни я читал девушке стихи. Мне было неловко, лицо мое горело от смущения, чего, к счастью, не было видно под покровом темноты. Ни на одной, даже самой безумной из наших армейских вылазок, я не волновался так, как теперь, пересказывая на память строки о любви. Разумеется, в моем исполнении это были всего-навсего красивые слова, до Лигеи с ее талантом менять мир мне было далеко, но Януся прошептала восхищенно: