Мнемосина (СИ)

— Какие прекрасные стихи! Я скажу вам сейчас одну вещь… — она запнулась, в наступившей за тем тишине было слышно, как хрустит гравий под ее туфельками, и особенно громко звенят в ночи птичьи трели. — Я безмерно рада, что мы повстречались. Я нашла в вас родственную душу: тонко чувствующую, понимающую, предвидящую. С вами можно объясняться без слов или вовсе молчать, не боясь остаться непонятой. Древние верили, будто друг — это одна душа, живущая в двух телах[3]. Теперь ночь, время сказок и тайн, я поведаю вам одну легенду. В давние времена существовали люди Луны, что звались андрогинами. Эти люди соединяли в себе черты мужчины-солнца и женщины-земли. У них было по две пары рук и ног, по два лица, чтобы глядеть в противоположные стороны; слушали они двумя парами ушей и смотрели на мир в четыре глаза. Благодаря таким особенностям, андрогины были сильны и захотели занять место богов. Прознав о том, боги принялись советоваться, как избавится от столь опасного противника, и придумали разрубить каждого андрогина надвое. Так из одного человека Луны получилось по два обычных. Но на этом боги не успокоились. Они перемешали половинки, и с тех пор разделенные части, помня, что некогда были едины, ищут друг друга. Если же им удается встретиться, они не разлучаются уже никогда[4]. Но отыскать свою половинку большая удача. Многие потратили жизнь на бесплодные поиски. Мне посчастливилось куда больше: я встретила вас!

Беседуя, мы удалились от Звездочадского и Ангелики или это они удалились от нас, желая уединенья. Мы оказались вдвоем среди высоких деревьев, среди прозрачного воздуха и птичьих перезвонов. Сердце мое переполняла любовь. Воодушевленный словами Януси, я подхватил ее на руки и закружил, выкрикивая небу слова благодарности за этот вечер и за эту удивительную девушку. Надо мной крутилась звездная карусель, и казалось, будто сам Господь улыбается с высоты.

Утром следующего дня я отдал Янусе шкатулку, не желая оставлять подарок на спешку прощания. Девушка только вернулась из оранжереи и теперь расставляла в вазы принесенные цветы. С влажных листьев срывались искристые капли, в воздухе витал горьковатый аромат свежесрезанных стеблей, и сладкий — от соцветий. Я замер в дверном проеме, наблюдая, как по-лебединому плавно движется Януся, как она прикладывает цветок к цветку, руководствуясь ведомыми лишь ей ощущениями гармонии, как склоняет она на бок изящную головку, увенчанную короной кудряшек, как поправляет букет, что-то шепчет, целует цветочные лепестки, и от движения шаль струится с ее плеч, открывая тонкие косточки ключиц. Это было самое настоящее таинство, за которым я следил, затаив дыханье и боясь вмешиваться.

Но вот Януся выпрямилась, поправила шаль и заменила меня:

— Не стойте в дверях, Микаэль! Идите сюда. Как вам нравится букет?

— Он достоин служить украшением императорского стола! — заверил я с горячностью. — Я искал вас.

— Уже с утра?

Януся удивленно приподняла брови и улыбнулась, обнажая ровные белые зубы. Я не мог ею налюбоваться.

— Похоже, я искал вас с рождения, — наконец прошептал я, завороженный ее чарующей прелестью, дурманом первой весны, не веря до конца в то, что посмел объясниться в своих чувствах этой великолепной, полной жизни девушке, и что мое объяснение было принято ею благосклонно.

— Зачем же?

— Что?

В нежном утреннем свете, струящемся от окон, плясали пылинки, создавая вокруг Януси сверкающий ореол, отчего она казалась иконописным идеалом высшей чистоты.

— Зачем вы меня искали?

— Ах, да. Я взял на себя смелость приобрести сувенир, чтобы он напоминал вам обо мне, когда мне настанет время воротиться в армию.

Я протянул Янусе шкатулку, упакованную гномом-продавцом в шуршащую оберточную бумагу. Тонкими пальчиками девушка принялась распускать ленту, которой та была перевязана.

— Разве вы уже собрались нас покинуть?

— Нет, нет, если только мое общество не начало тяготить вас.

— Тогда вы поторопились с подарком… ах, что за прелесть!

Обрывки бумаги упали на пол. Каменные ягоды, вырвавшись из бумажной темницы, вобрали в себя солнечные лучи и точно маленькие призмы рассыпали их сотней отблесков.

— О, Микаэль! Вы просто чудо! Как вы догадались? Эта шкатулка понравилась мне еще в лавке, даже уходить не хотелось. Вы, верно, будете смеяться, если я признаюсь, что видела ее нынче ночью во сне.

— Никогда я не посмею смеяться над вами.

— Вы сделали меня такой счастливой — хоть минутку подержать в руке столь совершенное творенье, хоть на миг вообразить себя его полноправной хозяйкой. Но я не могу принять от вас такой дорогой подарок, — и она решительно протянула мне шкатулку.

Столь же решительно я обхватил ее ладони своими, крепче прижимая их к каменным бокам ларца.

— На свете для меня нет ничего дороже вас. И нет ничего, чего я не мог бы сделать или чем пожертвовать ради вашего счастья. Шкатулка — слабый отблеск моих чувств. Не отвергайте ее, как не отвергли мои чувства. Мне приятно будет думать, что вы вспоминаете обо мне хоть иногда.