Мнемосина (СИ)

Обменяв жизнь на жизнь,

А клинок на клинок,

Преломив пополам кусок хлеба,

Старый-старый обряд:

Нет вернее, чем брат,

Ныне узы родства нерушимы.

Стук сердец в унисон,

На двоих один сон,

Мы отныне навек побратимы.

Позови — я приду

От последней черты,

По снегам добреду,

Через реки-мосты.

Я приду на твой зов,

Где бы ни был отныне,

Через сотню миров —

Мы теперь побратимы.

Пока Лизандр читал, я заметил волнение среди собравшихся, — кто-то проталкивался к выходу. Словно единое живое существо, толпа откликнулась шепотками, заволновалась, зашелестела. Головы обернулись вослед беглецу, Лизандр тоже поднял глаза от водной глади. Точно почувствовав устремленное на него внимание, беглец обернулся, и я сумел разглядеть его лицо. Это оказался Арик, руки его были сжаты в кулаки, рот искривлен в пренебрежительной гримасе, словно он застиг Лизандра за чем-то очень-очень скверным. Мне показалось, Лизандр кинется за певцом, и действительно пиит вскочил, сделал шаг, другой. Он двигался медленно, точно во сне или в толще воды, точно сомневаясь в своих действиях. За это время Арик успел взбежать по лестнице и скрыться из виду.

— Что стряслось? — привстала Январа, пытаясь разглядеть, чем вызвана суматоха.

— Арик ушел, — пояснил я.

— Арик был здесь, но ушел? Отчего же? По-моему, Лизандр замечательно читает. И стихи хорошие.

— Я встретил Арика сегодня, он рассорился с Гаром, был очень расстроен. Осмелюсь предположить, что стихи напомнили ему об этой ссоре.

— Сколько их помню, братья были тенью друг друга! Даже не представляю, что могло их рассорить, — Януся покачала головой.

— Вам лучше спросить у Арика.

Я не любил обсуждать подробности чужих жизней. Хотя певец и не просил сохранять нашу беседу втайне, я считал себя не вправе поверять его переживания окружающим.

— Брат теперь расстроится, — прошелестела Сибель.

Она оказалась права. После недолгой паузы Лизандр продолжил читать, но уже без прежнего запала. Его стихи без преувеличения были хороши. Хотя я слышал их не единожды — от него самого или из других уст, здесь, на колоннаде, они звучали совершенно иначе. Мистическая атмосфера подземной залы, напряжение ловящей каждой слово толпы, всхлипы, перешептывания, слезы на лицах барышень — все это придало поэзии Лизандра осязаемое воплощение. Стихи воспринимались плотными, густыми с ноткой дымчатой горечи. Однако по мере исполнения пиит понемногу восстанавливал душевное равновесие. На последнем стихотворении Лизандр даже поднял взгляд от темного зеркала воды к своим слушателям и изобразил на лице улыбку.

— Жаль, что мы не взяли цветы, — огорчился я.

— Цветы? — переспросила Сибель. — Но на колоннаде не принято дарить цветы. Смотрите, сейчас начнется самое интересное.

Отзвуки голоса Лизандра потихоньку рассеивались в пространстве. Собравшиеся люди пришли в движение, потянулись к выходу. Однако прежде чем уйти, они подходили к Лизандру и, наклоняясь, клали что-то к его ног либо на бортик каменного бассейна. Я присмотрелся. Люди оставляли те самые свечи, что держали в руках! А я-то гадал, откуда они здесь берутся!

— Какой чудесный обычай! — вырвалось у меня.

Сибель улыбнулась:

— Талантливый человек, точно светоч в ночи, согревает своим даром людские души. За свет можно отдарить только светом, а темнота позволяет увидеть, насколько ярок отданный — и возвращенный свет. Все это очень символично, не находите?

Постепенно вокруг Лизандра собралось переливающееся и колышущееся море огней — теплое, живое. Оно складывалось разновеликим множеством свечей: высоких и низких, толщиной с запястье взрослого мужчины и тоненьких, словно лучина, оплывших натеками воска и идеально гладких, всевозможных цветов и кипенно-белых. Их становилось все больше. Свечи громоздились на бортике фонтана, нагревались, впитывая жар друг дружки, кренились набок, прогорали, с шипением падали в воду. Среди образовавшегося ореола, точно принимающее подношения античное божество, сидел Лизандр.

Когда человеческий поток потихоньку стал иссякать, пиит поднялся, двинулся в нашу сторону. Нас разделало, верно, пятьдесят шагов, но чтобы их преодолеть, Лизандру потребовалось порядка двадцати минут. Его останавливали, обнимали, поздравляли.

— На сей раз ты превзошел сам себя! — пробасил высокий, заросший бородой по самые глаза мужчина, сгребая Лизандра в объятия и дружески хлопая кулаком по спине, отчего тот закашлялся.

Этого медведя в человеческом обличии сопровождала барышня — огненно-рыжая, ростом достававшая мне до груди, и такая хрупкая, что казалось, неминуемо оторвется от земли, едва дунет ветер. Барышня подняла тонкие брови, вытянула вперед губы, за которыми потянулись прочие черты ее лица, и с придыханием сказала:

— Вы настоящий бог стихосложения. Аполлон, не иначе. У кого вы учились вашему мастерству, если не секрет?

— У Лигеи, — последовал ответ.

— У самой сладкоголосой из сирен? Вы разыгрываете меня!

— Ни в малейшей степени. Я даже осмелился взять имя ей под стать, только вслушайтесь: Ли-гея, Ли-зандр.

Тут и я не сдержал любопытства:

— Это правда, насчет Лигеи? Дело в том, что я видел ее недавно…