Мнемосина (СИ)

Тут на площадку с противной нам стороны, производя неимоверный грохот, вылетела та самая алая с орлами карета графа Солоцкого. Разгоряченные скачкой кони бешено вращали глазами, от их взмокших тел веяло жаром и потом, копыта лихорадочно молотили воздух. Они остановились буквально в пяди от нас, вынуждая попятиться, кучер проворно соскочил с козел и распахнул дверцу. Карета не казалась маленькой, однако я весьма подивился, когда оттуда одна за одной вышли три барышни на выданье отнюдь не хрупкого сложения, следом щекастый пацан лет десяти-двенадцати, затем граф — маленький, плотный и лысый, и последней его супруга. Графиня, на последнем месяце беременности, была меловая от испуга.

Перехватив мой взгляд, Януся зашептала:

— Пожалуйста, Микаэль, не судите строго! Граф Нестор Андреевич Солоцкий маменькин брат и наш дядя. Когда папенька умер, мы остались на грани разорения. Из папенькиной родни в живых остались лишь сестры, а дядя в ответ на мольбы о помощи предложил выкупить у нас Небесный чертог за бесценок. Мол, он отец большой семьи и давно мечтал стать владельцем большого имения. Это были очень трудные времена. Счастье, что Габриэль пошел в армию и позволил нам сохранить достойное положение в обществе. Маменька так и не простила брата, они с ним вовсе не разговаривают.

Я не осмелился развеивать заблуждения Януси касательно армейского жалования Звездочадского. В конце концов, юная девушка не должна забивать себе голову такой низкой материей, как деньги.

Только теперь я заметил, что мы стоим у подножия широкой лестницы, вырубленной прямо в скале. Ступени этой лестницы украшали выбитые по камню узоры, вход обрамляла пара резных колонн, вершины которых венчали грифоны, мастерски выточенные вплоть до мельчайших подробностей. Они сидели на задних лапах, молотя передними воздух, шерсть их дыбилась, уши были прижаты к затылку, из оскаленных пастей свешивались длинные закрученные языки. Казалась, звери вот-вот спрыгнут наземь со своих каменных постаментов и растерзают в клочья пришлецов.

По всей вышине лестнице стояли слуги в ливреях зеленого сукна с аксельбантами и жилетами голубой материи с княжеским гербом. Этот наряд дополняли такие же зеленые штаны и штиблеты. Все слуги были в пудреных париках, рослые, как на подбор, приятной наружности. Запрокинув голову еще выше, я увидел дворец. Несомненно, то было выдающееся творение. Он являлся продолжением скалы, на которой и был построен, с четкими линиями стен, оканчивающихся треугольными зубцами, с круглыми украшенными куполами башнями. Дворец опоясывали галереи и балконы, сообщая ему ощущение легкости и воздушности, высокие окна в три ряда декорировала мозаика с изображением гор и облаков, сложные мозаичные панно были и на фасаде, парадный вход имел вид портика с узкими высокими арками.

Повсюду, начиная от самой лестницы, были рассыпаны цветочные лепестки, расставлены в горшках лимонные, миртовые, лавровые, померанцевые деревья. В комнатах и вдоль галерей прохаживались гости: покачивались перья в прическах, искрились самоцветы, сияли золотые цепочки часов. Размещенные в разных уголках дома оркестры производили музыку, хотя и непривычную, но весьма приятную на слух. До меня долетал смех, обрывки разговоров.

— … на колоннаде. Такой талант дорогого стоит. Отчего же не сыщут подходящего учителя для его сестры? Говорят, у девушки склонность к музицированию.

— Одной склонности мало. У нее слабое зрение, слепой сложно подыскать педагога, он ведь сам должен быть незрячим.

— Вовсе не обязательно. Помню, учитель тетушки Долли, а она с рождения видела плохо, обладал отменным зрением.

— Как бы там ни было, матушка искать не собирается, а батюшка шагу не ступит поперек жены. Что бы ни говорили, у родителей всегда имеются любимчики. Она самозабвенно любит сына, до дочери ей заботы мало.

— Неудивительно, дочь-то от первого брака ее супруга.

— … графиня плодовита до неприличия. Забеременеть в ее почтенном возрасте! Не удивлюсь, коли она разродится прямо на приеме.

— Это было бы верхом неуважения к его сиятельству. Разумеется, ей следовало остаться дома. Вот что творит с людьми жадность до развлечений.

— … хочет учиться астрономии.

— Но это совсем немодно! Таких педагогов в наших краях вовсе нет.

— Изучает стыдно сказать, ровно гувернер какой: сам, по книгам. Эту свою Альмагесту[1] до дыр зачитал. Разобрал и заново собрал старую зрительную трубу, теперь ночи напролет проводит в горах, смотрит через нее в небо. До того дошло, что собрался за стену ехать, набираться премудрости.

— На застенную премудрость пол-века положишь! А когда же развлекаться и вкушать удовольствия, даруемые нам жизнью?

— И я том толкую, да он смеется в ответ: мол, звезды — единственное удовольствие, ради которого стоит жизнь.