Мнемосина (СИ)

Мы с бородачом взялись размечать площадку. С каждым шагом во мне разрасталось ощущение неправильности происходящего. Время вокруг замедлилось, я двигался словно во сне, наблюдая себя со стороны: вот я становлюсь в центр, вот отсчитываю по камням шаги: первый, второй, и пятый, вот опускаю наземь найденную здесь же корягу, отмечая границу, где станет мой приятель. Я не мог видеть, но знал наверное, что позади меня секундант стража точно также отмеряет шаги и обозначает незримую черту, возврата от которой уже не будет. Мною точно овладела некая злая сила, не позволяющая свернуть с назначенного пути, сколь бы я сам ни желал обратного. И я чувствовал, будто непременно должен освободиться из этого плена, что-то предпринять, однако никак не мог найти весомой причины к действию.

Между тем Габриэль и его противник заняли отведенные им места по краям площадки и по сигналу Горчакова принялись сближаться. За спиной Габриэля мрачной тенью вздымался остов сожженного дерева. Чем ближе к центру подходил Звездочадский, тем выше делалась тень за ним. Мне вспомнилась игра в фанты у Аполлоновых, предсказание Сибель, стихи Лизандра, и под воздействием моих мыслей тень обрела плоть, приняв обличье высокого человека в плаще, сколотом под горлом фибулой с кроваво-красным рубином. Лицо человека было бледно, из-под капюшона выбились и трепетали на ветру пепельно-серые пряди волос. Человек неотрывно следил за Звездочадским. Я тряхнул головой, унимая разгоряченное воображение.

Габриэль поднял пистолет, вытянул руку перед лицом и, затаив дыхание, прицелился. Я тоже затаил дыхание и сделал отчаянный рывок из охватившего меня оцепенения.

Я мучительно искал причину что-то сказать или сделать, но действительная причина заключилась в том, что мне вовсе не нужно было никаких причин, слово или действие имели вес сами по себе, однако я понял это слишком поздно. Слишком поздно я смог сломать рамки обыденности, принимаемой мною за сон, слишком поздно сумел вырваться из плена правил и убеждений, сформированных обществом, где я родился и вырос. Правил, которым доселе следовал не рассуждая, точно слепец за поводырем.

— Остановитесь! — вскричал я, но мой голос утонул в грохоте слившихся воедино выстрелов.

От пистолета стража еще поднимался голубоватый дымок, когда Габриэль принялся падать, заслоняя живот ладонью. Удивление явственно читалось на его лице. Мы с Горчаковым кинулись вперед, не давая ему коснуться камней.

— Надо же, как нелепая вышла штука, — прошептал Звездочадский. — Все детство я мечтал сделаться стражем, а моя мечта взяла, да и подстрелила меня.

Мне не нужно было смотреть на Горчакова, я знал и сам: полученное Ночной Тенью ранение было скверным. Таких я довольно навидался в армии, с ними живут недолго и отходят в мучениях. Пуля вошла в незащищенный во время прицеливания правый бок, да там и засела. Кровь лилась рекой: камни, и мох, и одежда — все быстро сделалось алым. Не желая добавлять страданий раненому, мы разрезали на нем одежду, чтобы Горчаков на скорую руку смог соорудить повязку.

— Надеюсь, это поможет замедлить кровопотерю, — критически осмотрел доктор итог своих трудов. — Верхом нам его не довезти. Я отправляюсь в город за извозчиком. Побудьте здесь до моего возвращения.

Просьба была излишней. Разумеется, я не оставил бы Габриэля одного. Пуля еще не начала своего разрушительного действия, организм пока не понял случившегося, и невольно все мы: я, Горчаков, да и сам Звездочадский поддались обману и принялись старательно поддерживать его друг в друге, словно некую насквозь порочную, но пленительную ересь.

— Держитесь, Габриэль. Горчаков вернется с повозкой, мы перевезем вас домой, а там он займется вашим лечением.

Обернулся доктор скоро. Он захватил носилки для переноски тяжелобольных, на которые со всеми мыслимыми предосторожностями мы уложили Ночную Тень. Наше продвижение было крайне медленным из-за боязни растревожить рану. Я слышал, как при резких движениях Звездочадский судорожно втягивал в себя воздух.

— Потерпите, голубчик, — увещевал его Горчаков, как, должно быть, увещевал всех своих пациентов. — Совсем немного нужно потерпеть. Вот так, вот и славно.

Звездочадский держался, хотя даже губы его побелели от боли. Дорогой он то терял сознание, то вновь приходил в себя. Вместе с доктором мы занесли Ночную Тень в усадьбу. В передней Габриэль успел шепнуть: «Матушке и сестре ни слова о моих перспективах» прежде, чем впал в беспамятство. Нам навстречу выбежали Януся и Пульхерия Андреевна, позади переминался с ноги на ногу непривычно тихий Лизандр.

— Где расположим его? — спросил Горчаков, предоставляя мне право руководить нашими совместными действиями.

— Я покажу вам его спальню. Сюда, по лестнице.

Мы уложили Звездочадского на кровать, белье быстро пропиталось кровью. Горчаков отправился обратно в экипаж за своим медицинским саквояжем. Я хотел было остаться с Ночной Тенью, но тот отослал меня со словами: