Мнемосина (СИ)

— Михаил, как чувствует себя кузен? Я приехала, едва узнала о несчастье. Это все из-за меня, из-за меня одной, оттого, что Габриэль ревновал. Мне не стоило говорить со стражем, и танцевать с ним тоже не стоило. Он вовсе не нравится мне. Но он рассыпался в комплиментах, был так предупредителен, так мил, что оттолкнуть его было бы дурным тоном. Отчего только Габриэль не спросил? Я смогла бы ему все объяснить. А теперь он ранен, и страдает из-за пустяка. Знаете, порой моя красота кажется мне проклятьем. Как легко было бы, родись я простушкой с заурядной внешностью, — выпалила Ангелика на одном дыхании. Тонкие пальцы комкали кружевной платок, волнение добавляло одухотворенности ее прелестным чертам. Также винил себя Лизандр, также и я полагал себя причиной несчастья. Отец Деметрий учил, что на все воля Божья, что никакие действия либо события не случаются без Его попустительства, а считать себя проводником Его воли есть проявление гордыни. Но вряд ли слова моего духовного наставника могли бы успокоить Ангелику, как не могли они умерить и моего собственного чувства вины. Да и так ли важна была причина, если она не имела влияния на последствия?

— Не терзайтесь понапрасну. Габриэль мужчина, военный и, разумеется, он отдавал себе отчет в принятом решении.

Красавица вздохнула:

— Мужчины едва ли отдают себе отчет, когда влюблены. Кузен открылся мне и даже имел разговор с папенькой. Это было нашей тайной. Габриэль ведь не умрет, правда? Скажите, что рана легкая! Пожалуйста, не молчите, это пугает меня!

Я ушел от ответа:

— Вы можете сами взглянуть на него, если только он не спит.

Звездочадский не спал. Когда я понялся, чтобы сказать ему об Ангелике, улучшение, вызванное приемом опия, уже сошло на нет. Лоб Габриэля покрывал холодный пот, дыхание было отрывистым, точно ему не хватало воздуха, зрачки расширились почти на всю радужку, делая взгляд блестящим и безумным.

— Как вы? — спросил я и тотчас, поняв всю нелепость своего вопроса, пояснил, — Здесь ваша кузина. Хотите говорить с ней?

Ночная Тень взглянул на меня с усилием, пытаясь понять, о чем я спрашиваю, затем попросил:

— Дайте мне несколько минут.

Я отвернулся к окну. Занимавшийся день обещал быть ясным и солнечным. Легкий ветерок ерошил мне волосы, я слышал щебет благополучно переживших ночь птах, вдыхал запах влаги, испаряющейся от земли, и понимал, что этот день станет последним в жизни моего друга. Он пройдет, и время не обернется вспять, и земля будет двигаться дальше вокруг солнца и вместе с солнцем лететь через вселенную, также будут шуметь ветра и петь птицы, и люди будут верить, любить и мечтать. Не изменится ничего за одним лишь исключением, незначительным для целого мира и величиной с целый мир для родных и близких Габриэля.

Как же так, думал я, блестящий офицер с незапятнанной репутацией, перед которым раскрыты все двери, которого уважают солдаты и ценит начальство, любящий сын и нежный брат, завидный жених. Казалось бы, впереди жизнь, полная счастливых свершений, и вот все закончено влет, нелепо и трагично.

— Передайте кузине, что я ее жду, — прервал мои невеселые раздумья голос Звездочадского.

Я обернулся — и обомлел. Точно мой друг не умирал несколько минут назад. Улыбающийся, с пылающими щеками, с глазами, сияющими ожиданием встречи, с тонкими, аристократическими кистями рук поверх одеяла — ни дать, ни взять улан, красующийся легким ранением после победы в сражении.

Я поманил за собой Горчакова, и вместе мы вышли из спальни.

— Он ждет вас, — кивнул я Ангелике.

Красавица дернула бархатные ленты своей накидки, сбрасывая ее на пол, подняла точеную головку, подхватила подол платья и быстро взбежала по лестнице — воплощенное изящество и легкость. Скрипнула и затворилась дверь, отрезая Габриэля и Ангелику от мира.

Пользуясь тем, что мы остались вдвоем, я спросил Горчакова о состоянии моего друга.

Ответ был удручающ:

— Скверно. Начался воспалительный процесс, Габриэля Петровича лихорадит, да, впрочем, вы и сами видели. Я даю ему средства от жара и капли с опиумом.

— Сколько? — спросил я, чувствуя на языке горечь от слов.

— Достаточно, чтобы ослабить боль, но недостаточно, чтобы унять воспаление. От слабительного и внутренних промываний, показанных при лечении ранения в живот, Габриэль Петрович наотрез отказывается, так что я крайне ограничен в выборе средств.

— Я не о том. Сколько ему осталось?

— Судя по внешним признакам, все завершится сегодня.