Мнемосина (СИ)

— Не могу терпеть. Мне нужно отдать… одну вещь. Пока она со мной, смерть боится ко мне подступиться.

— Можете смело довериться мне, я передам ее, кому следует.

— Вы и впрямь согласны забрать ее у меня?

— Плохим бы я был другом, кабы отказал вам сейчас.

— Нет, отвечайте прямо, что согласны.

Я был уверен, что Габриэль снова бредит, как был уверен и в том, что ради его спокойствия следует непременно с ним соглашаться.

— Да, согласен.

— Скажите еще раз. Трижды. Так надо.

Судя по настойчивости моего друга, этот ритуал с троекратным согласием либо отказом мнемотеррионцы впитывали с молоком матери, раз уж он преследовал Ночную Тень даже в горячке.

— Подтверждаю, что готов принять от вас, что вы пожелаете мне отдать и передать любому, на кого укажете.

— Дайте вашу руку, Михаил.

Я исполнил его просьбу. Пальцы Звездочадского были мертвенно холодны, точно другой рукой он уже отворил дверь в загробный мир, и, стоя на пороге, служил проводником текущей оттуда стыни. Он с силой обхватил мое запястье. Вернее, хотел бы с силой, но из-за мучавшей его боли вышло едва-едва. Однако этого достало, чтобы холод загробного мира беспрепятственно проник сквозь мою кожу и по пальцам устремился вверх, вверх, вверх, заливая сердце и легкие, усмиряя биение жизни. Грудная клетка закаменела, противясь любым попыткам протолкнуть в нее хоть глоток воздуха — я не ни мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Мне сделалось страшно, но я сказал себе, что это лишь игры утомленного ночным бдением разума. Между тем пронизывающий холод добрался до горла и сковал его, закупорил поры, забился в ноздри, глаза, уши, отрешив от окружающего мира. Если переход в загробный мир означает погружение в вечную стынь, я понимал теперь, отчего призраки умерших не торопятся покидать нашу бренную землю. Казалось, что мы с Габриэлем прикованы друг к другу ледяной спайкой до скончания времен, и даже смерть не станет достаточной причиной нашему разъединению. Но это только казалось.

Звездочадский легко разжал пальцы, шепот его был едва слышим:

— Надеюсь, это поможет вам исполнить данное обещание.

— Вы позабыли сказать, кому и что я должен отдать.

Ответом мне послужило молчание. Мой друг, офицер без страха и упрека, один из лучших разведчиков, отменный стрелок и в высшей степени порядочный человек был мертв. И это было навсегда.

XIII. Остановившееся время. Между сном и явью

XIII. Остановившееся время. Между сном и явью

Из царства видений слетая,

Лазурным огнем залитая,

Нисходит на землю она,

Вся сказочной тайны полна,

И слезы,

И грезы

Так дивно дарит мне она.

Эдмон Ростан

(пер. Татьяны Щепкиной — Куперник)

Матушка и сестра Габриэля пребывали в полнейшем душевном расстройстве. Но если у Пульхерии Андреевны оно проявлялось в безумолчной болтовне, то Януся, напротив, замкнулась внутри себя, сделалась безучастна и тиха. Лицо ее было точно иконописный лик, отрешено и печально, слезы струились по щекам, и тем горше было их видеть, что они не сопровождались спазмами или всхлипами, а просто бежали и бежали сами собой. Я не решился беспокоить ни мать, ни дочь в их скорби, и взял на себя печальную обязанность организации похорон. Однако едва начав, я понял, что средств, которыми я располагаю, достанет разве на цветы да услуги гробовщика, а ведь нужно еще было заплатить Горчакову за его бессменное бдение у постели Звездочадского и заказать панихиду. Выручила традиция мнемотеррионцев рассчитываться обещанием услуги, от которой предостерегал меня приятель. Едва ли теперь его предостережение имело значение, да и выбора у меня не было, поэтому я соглашался, соглашался и соглашался (непременно трижды) принять на себе неведомые обязательства. Неизвестно, в какую кабалу я бы угодил в итоге, кабы не неожиданный визит Магнатского.

Князь Сергей Михайлович пожаловал по-старомодному: при кучере и выездном лакее, в лакированной коляске с гербами, куда была впряжена широкогрудая лошадка мышастой масти, подвижная и быстрая. Оставив в передней трость и цилиндр, князь уверенным шагом вошел в гостиную, целиком заполнив ее своим присутствием: холеный, во фраке темно-коричневого бархата и цветном шелковом жилете, с позлащенными усами кверху кончиками. Принеся семье соболезнования, князь сказал, что чувствует вину в случившемся, поскольку он способствовал знакомству Габриэля со стражем, и ради ее искупления готов принять на себя расходы по похоронам, на чем категорически настаивает. Не дожидаясь согласия, Магнатский извлек из кармана чековую книжку, вырвал оттуда страницу, подписал размашисто и уверено.

— Впишите сами необходимую сумму. Возражений я не приемлю, — сказал он, придавив чек к столу крупными пальцами, покрытыми жесткими темными волосками и унизанными тяжелыми перстнями, от которых отскакивали солнечные блики.

Пульхерия Андреевна бросилась целовать эти пальцы и перстни на них, через слово именуя князя благодетелем.