Мнимые величины

- Души! - усмехнулся Семенов. - Да ведь никакой души в человеке нет совсем! Какая такая душа? Где? В чем она? Нету ее, мамаша, твердо я в том уверен. Но вместе с тем... - вдруг дрогнул он, - вместе с тем скажу только, что... Вот знаю я, уверенно знаю, по всему своему правильному рассуждению знаю: никакой души нету в человеке. Но чуть только, - словно говоря о какой-то тайне, понизил он голос, - чуть только я подумаю, что никакой души нет, так сейчас же душа моя во мне криком и закричит: "Врешь ты, сукин сын! Есть я, есть!" А? Что оно такое? Как его понять это самое?

- То-то же! - очень раздельно сказала Софья Дмитриевна и убедительно потыкала его раза два-три пальцем в грудь. - То-то же! Вот это оно самое и есть.

Она не сказала, что именно "оно самое", но Семенову показалось, что он и без того все понял. Дело в том, что он начал чувствовать себя очень хорошо в этой маленькой комнатушке. Если бы его спросили, нравится ли ему здесь, он, пожалуй, пожал бы плечами: чему же здесь нравиться? Но тут все было очень просто, а поэтому легко и понятно. А кроме того, было здесь и другое: здесь можно было не понимать, а можно было чувствовать. А чувствовать Семенов не то отвык, не то разучился.

Здесь, в этой маленькой комнатке, у этой совсем незнакомой старушки, все было ясно легкой, простой и задушевной ясностью: и то, что она "очень" в Бога верит, и то, что она любит свою "голубенькую", а не любит ее отца, и то, что "голубенькой" тяжело жить, хотя "жить стало лучше, жить стало веселее". Здесь можно было думать свое и хотеть своего. Слова, которые говорила Софья Дмитриевна и которые говорил сам он, не заключали в себе ничего значительного, но в них была великая для него прелесть:

они были его собственными, своими словами. Могли быть вот эти слова, а могли быть и другие, но все равно - каждое слово было на месте, как на месте стояла кружка на подоконнике и как на месте висела на своем гвоздике сковородка у табуретки. И оттого, что вещи в комнате были на месте, комната была опрятной, и оттого, что все слова были тоже на месте, он (с великим отдохновением в душе) стал ощущать и внутри себя такую же опрятность. А опрятность приводила с собой то, чего так давно, так много лет подряд не знал он: мир и покой. И маленькая, почти незаметная, радость теплой капелькой задрожала в нем. "Словно бы от сердца что-то отходит! - подумал он. - Словно я тесные сапоги снял!"

- А слезки вытрем! - повторил он. - Все не все, а парочку вытрем!

- Вытрите! - из самой глубины попросила Софья Дмитриевна. - Уж если таким в поддержке отказывать, так кому ж тогда и помогать? Хоть в наше время о помощи ближнему и мало думают, но...

- Мало? - весело переспросил Семенов. - Неужто мало? Почему это вы думаете, будто мало?

- Люди какие-то другие стали...

- Люди? Люди действительно другие стали!

- И не поймешь их!..

- Понять бывает трудно. Вот я, - вспомнил и немного заторопился он, - вот я несколько дней тому назад паренька одного видел. Вздор, пустяк, ничего особенного, а... а понять его я никак не могу. Можно рассказать?

- А, конечно! Что такое за паренек такой?

- Был я, знаете ли, в одном учреждении! - слегка наклонился к ней Семенов. - Ну, кончил дела, спускаюсь по лестнице. А там внизу, у раздевалки, какой-то паренек стоит, а около него двое или трое... И он им что-то такое очень радостное рассказывает: руками размахивает, глаза блестят и, одним словом, в восторге парень. И слышу я, что он, значит, хвастается: купил он себе в универмаге новые ботинки. Ну, понятно, радость: редко ведь бывает, чтобы в магазине обувь была. Этот случай, сами знаете, не так-то легко ухватить и поймать. И он эти ботинки не только в руках держит, а гладит их, щупает, нюхает, чуть ли не целует. Обалдел, видимое дело, от радости малость. Я его и спрашиваю: "Очередь-то большая была? Трудно было до ботинок-то добраться?" А он даже загорелся весь от восторга: "Да нет! - говорит, - совсем легко! Часа в четыре ночью встал в очередь, а сейчас вот и получил уже!" А был тогда, надо вам сказать, третий час уже.

- Ну? - не поняла Софья Дмитриевна: окончил свой рассказ Семенов или хочет добавить еще что-нибудь?

- Все! - простодушно развел руками Семенов. - Больше ничего.

- Так что же?

- Очень даже "что же"! - изумился ее непониманию Семенов и слегка вскинулся. - Посмотрел я тогда на этого паренька и... и ничего не понял! Ведь не врал же он мне, не притворялся же, а сказал, как понимает и чувствует, даже с восторгом сказал: "Совсем легко!"

- Так что ж такого? - все еще не понимала Софья Дмитриевна.