Мнимые величины

- А разве партийные коммунисты не вполне правильно рассуждают? усмехнулся Семенов и внимательно, изучающе посмотрел на Софью Дмитриевну.

Оттого что в комнате было очень тесно, их стулья стояли впритык друг к другу, и они сидели совсем рядом, почти касаясь один другого. И говорили тихо, а поэтому получалось задушевно.

- И лампадка висит! - добавил Семенов.

- По субботам зажигаю! - пояснила Софья Дмитриевна. - По субботам на вечер зажигаю, а по воскресеньям - с утра.

- А почему ж не каждый день?

- Пусть Бог простит! - покачала головой Софья Дмитриевна. - А только мои средства мне того никак не позволяют. Да и то сказать: лампадного масла теперь ведь нигде не достанешь, так я подсолнечного наливаю, а оно горит, знаете ли, плохо: все время поправлять надо. За ночь такая бульбошка на фитиле нагорит, что лампадка-то возьмет и потухнет.

- Лампадного теперь нету, - безлично заметил Семенов.

- Нету!.. - грустно признала Софья Дмитриевна.

Тон у обоих был разный, но вышло очень странно: вышло так, как будто оба говорили в одном тоне и в одном смысле.

- А ведь когда лампадка горит, так хорошо: теплее! А? - неожиданно сознался Семенов и как-то очень доверительно посмотрел на Софью Дмитриевну: тебе, мол, я могу это сказать.

- А конечно, что теплее! - безо всякого сомнения подтвердила та. - И голубенькая тоже любит: уж в субботу вечером она обязательно у меня сидит. "Пустите, говорит, Софья Дмитриевна, душе немного погреться!"

- Какая "голубенькая"?

- А Евлалия-то Григорьевна!

- Чего ж это вы ее голубенькой называете? - не изумился, а словно бы чему-то обрадовался Семенов.

- А как же... Она ж ведь - голубенькая! Семенов поднял глаза, посмотрел перед собою и с секунду подумал.

- Она - голубенькая! - с полной уверенностью согласился он. - Это конечно: голубенькая! А я какой? Черный? - с подкупающей искренностью спросил он.

Софья Дмитриевна так улыбнулась, что засияли все морщинки.

- А этого я не знаю! - созналась она. - Хоть и каждый человек непременно свой цвет имеет, но только не всегда можно сразу этот цвет понять в нем. Не по первому то есть взгляду.

Но Семенов, кажется, не слышал ее слов. Он смотрел неопределенным взглядом, всматриваясь и вслушиваясь в то, что было в нем.

- А ведь голубенькой тяжело живется! - не спросил, а утвердил он.

- Еще как и тяжело-то! - с готовностью подхватила Софья Дмитриевна. - Так тяжело, что и сказать этого невозможно! Одно дело, что муж в ссылке, другое дело - средств нету, третье - сынишка, а четвертое - отца на шее, как тяжелый жернов, носит. А он у нее такой Сахар Медович, что хуже и сыскать, кажется, нельзя.

- Что так?

- Да разве все расскажешь? Если б, знаете, она от него каким-нибудь манером избавилась, так ей много легче стало бы. Я вот шестьдесят восемь лет на свете прожила, а таких людей, почитай, и не видела. Вот, как говорят, знаете ли, - паразит. И самый он настоящий паразит: все с других да в себя, а чтоб от себя да другим, так этого он даже и не понимает. Жена жива была, он ее трудом и старанием жил, а потом зятю на шею сел, а теперь вот дочерний век заедает да от родного внука кусок отнимает.

- Так такой он? Ишь ты!..

- Такой вот самый!

- А голубенькая - что?

- А она - что ж? Она... она... Она ведь голубенькая, одним словом! "Он ведь папа!" - только и слов у нее. Не знаете вы ее!

- Нет, знаю! - негромко, но сильно и уверенно, сказал Семенов.

Софья Дмитриевна посмотрела на него и дружественно взяла его за локоть.

- Вот вы сейчас работу ей предоставили! - зачем-то понизила она голос. Очень вы хорошо это сделали! И уж так она, моя голубенькая, размечталась: и пальтецо-то она Шурику купит, и перчаточки, и ботиночки... Маслицем и яичками, говорит, будут теперь сыночка кормить. Мечтает, а у самой глазки так и светятся тихой радостью. А раньше эти глазки ее только плакали, так, знаете ли, тихо-тихо плакали. Не навзрыд или захлебываясь, как бывает, а совсем, можно сказать, бесшумно. Смотрит только голубенькая, а слезки и катятся. Катятся они, катятся, а вытереть их и некому!

- Вытрем! - совсем неожиданно сказал Семенов.

Софья Дмитриевна поверила сразу. Что есть силы заморгала она глазами, скривила старушечий рот и безо всякой церемонии схватила Семенова за плечи, повернув прямо к себе.

- Да если бы... - прерываясь от волнения, сказала она. - Да если бы только вы хоть половину ее слез вытрете, так., так...

Она не знала, чем заключить.

- Так ежели за вами перед Богом есть какие грехи, то смело на суд Его идите: простит! - с убежденной верой сказала она.

Семенов оперся кулаками в колени. Брови его сдвинулись, и желваки под скулами начали тяжело ходить.

- Да, грехи!.. - глухо сказал он. - Грехи... Но тут же нашел что-то в себе, поднял голову и усмехнулся.

- Грехи? А может быть, никаких грехов совсем и нету, а это одна только наша выдумка, а? Понавыдумывали мы разных выдумок и ходим с ними, словно бы связанные. Так?

- А это уж пускай душа вам ваша скажет! - с мягкой и осторожной наставительностью ответила Софья Дмитриевна. - Есть грехи или нет? Это дело души нашей!