Мнимые величины

Начальник местпрома, Николай Захарович Чубук, был немного растолстевший человек, рыхлый и веселый. Во время гражданской войны он, тогда еще молодой, лихо и самозабвенно партизанил в Сибири, боролся с Колчаком, вел подпольную работу и никогда не щадил себя, а словно бы играл и шутил со смертью. Когда гражданская война окончилась, его послали на хозяйственную работу, и он взялся за дело так же горячо: "Будем строить социализм!" Но, проработав лет восемь десять, разленился, вошел во вкус новой жизни, стал чересчур широко пользоваться теми возможностями, которые перед ним открылись, перестал заниматься делом ("Что я, лошадь, что ли? Пусть лошади работают!") и полюбил вкусно поесть и попить в теплой компании, а особенно полюбил "покуролесить с девочкой". Из своих сотрудниц он составил себе целый гарем и часто либо "закатывался" с кем-нибудь из них в укромное место, либо совершенно открыто приглашал "Ирочку" или "Нюсечку" к себе в кабинет на вечерние занятия.

В местпроме его любили: "Ничуть не вредный мужик!" И, конечно, составилась группа, которая стала потворствовать ему и подталкивать его на разные похождения. И он убедил себя в том, что вокруг него сидят "люди преданные", а потому и был ласково благодушен, щедр и ничуть не требователен в работе.

Евлалия Григорьевна, хотя и служила в местпроме уже два года, всего этого не знала: она так робко сторонилась всех, что до нее даже и не доходили местпромовские толки и сплетни. Но тем не менее, идя к Чубуку, она боялась: все "важные партийцы", как она называла их, казались ей страшными.

Она вошла в комнату секретарши и робко остановилась в дверях.

- Меня... звали? - упавшим голосом спросила она.

Личная секретарша начальника, крупная, эффектная, но уже немолодая женщина, с соломенно бледными, крашеными волосами и с сильным гримом на лице, холодно и высокомерно осмотрела Евлалию Григорьевну с ног до головы. Она тщательно следила за романами своего начальника и все пыталась так поставить дело в его глазах, будто это она ему все устраивает, а без нее у него ничего не может выйти. Было время, когда Чубук и ее приблизил к себе, но ни прельстить его, ни тем более привязать его к себе она не могла, так как была уже немолода, а Чубук любил "свеженьких и неопытных". Быстро учтя это, она переменила роль фаворитки на роль покровительницы и устроительницы, изо всех сил стараясь заставить Чубука поверить в эту ее роль.

Она осмотрела Евлалию Григорьевну, оценивая ее со своей точки зрения. "Вряд ли эта ему понравится! - решила она. - Хотя плечи и грудь у нее, кажется, хороши!"

- Товарищ Шептарева? - холодно спросила она.

- Да... Мне сказали, что...

- Подождите здесь, я сейчас доложу о вас! - надменно кивнула секретарша на стулья у стены и прошла за дверь, закрытую тяжелыми драпри.

Евлалия Григорьевна сделала шаг, но не вперед, а в сторону, чтобы не загораживать собой двери и не мешать проходить. Не села, а стала дожидаться стоя, все еще теребя манжетку на левом рукаве и не замечая, что теребит ее. Секретарша через минуту вернулась.

- Идите! - показала она головой на дверь. - Только не называйте Николая Захаровича "товарищ Чубук", он этого не любит.

- А... как же? - не поняла и подняла на нее глаза Евлалия Григорьевна.

- Как "как же"? - дернула та плечом, чуть ли не с возмущением удивляясь непонятливости Евлалии Григорьевны. - Называйте по имение-отчеству: Николай Захарович!

Евлалия Григорьевна, тихо переступая ногами, приоткрыла дверь (ровно настолько, чтобы пройти) и, войдя в кабинет начальника, сразу же остановилась, плохо видя и плохо соображая.

Чубук сидел за большим письменным столом и читал какую-то бумагу, быстро водя по строчкам толстым красным карандашом. Подняв глаза, он посмотрел на Евлалию Григорьевну, и почти сразу же в его глазах пробежал лукавый смешок.

- Товарищ Шептарева? - мягко и даже ласково сказал он. - Ну, идите сюда, садитесь...

Он показал ей на мягкий стул перед письменным столом. Евлалия Григорьевна неслышно подошла, села и опустила глаза, смущаясь того, что не может поднять их и смотреть прямо. А Чубук, безо всякой церемонии, стал очень откровенно разглядывать ее, словно что-то взвешивая при этом.

- Да-а! - протянул он, слегка улыбаясь каким-то своим мыслям. - Так вот оно, какая вы... А я и не знал!

- Что? - даже испугавшись, вскинула глаза Евлалия Григорьевна.

- Не знал вас, говорю! Служащих много, разве всех упомнишь? Ну, ладно, буду знать теперь... А у меня к вам вот какое дело: вы по-французски умеете понимать?

- Да, я...

- Ну и чудесно! Тут есть у меня один журнал французский, а в нем статья. Вот! - вытащил он из ящика стола журнал. - Сам я по-французски ни мерси, ни пардон не понимаю, а статья эта, между прочим, для меня нужная. Не сможете вы мне перевести се? Посмотрите-ка.

Плохо понимая, что она делает, Евлалия Григорьевна взяла журнал и посмотрела на отмеченную красным карандашом статью.

- Вот эта? "Пороки кирпича"? - несмело спросила она.

- Вот-вот-вот! Эта самая. Про кирпич. Сможете перевести? Недельки в две, а?