Мнимые величины

Бухтеев надавил на кнопку звонка, вызывая караульного.

- Но, товарищ следователь... Гражданин следователь! - не помня себя, завопил Григорий Михайлович, бросаясь вперед и размахивая руками. - Ведь я же... Вы... Вы...

- Я вас предупреждал: ни учить, ни упрашивать я вас не стану. Вы должны понимать ваше положение, и если вы...

- Но ведь я...

- Спорить излишне! - актерским жестом остановил его Бухтеев. - Я, конечно, доложу начальнику, но я уверен, что он совершенно согласится со мною!

- Гражданин следователь!.. Вошел караульный.

- Уведите арестованного! - распорядился Бухтеев. Не только по дороге, но даже и придя в камеру, Григорий Михайлович не мог ни опомниться, ни собрать себя. В камере все уже спали, но когда открылась дверь, некоторые проснулись и остро посмотрели на Григория Михайловича. Вероятно, в лице его было что-то чрезвычайное, потому что никто ни о чем не спросил его, а тотчас же все притворились спящими. Григорий Михайлович покрутился и кое-как втиснулся в свое место. Он скрючился в исковерканной позе, закрыл глаза и тотчас же почувствовал необычайную слабость, от которой все тело как бы растворилось и стало невесомым. Тоска на сердце то отходила, то превращалась в наваливающийся ком. В голове было ощущение пустоты, а перед глазами то пролетали яркие искры, то колыхались черные пятна. Голова кружилась, легкая тошнота противно щекотала, пальцы на руках холодели, веки тяжело смыкались, и Григорий Михайлович в странном забытье потерял сознание.

Проснулся он (или очнулся) рано, когда все еще спали. Две-три минуты он не мог ничего вспомнить или сообразить, но потом с ослепительной ясностью вспомнил все. "Смертный приговор!" Он вскочил, сел, достал трясущимися пальцами смятую пачечку с табаком и, еле справляясь с непослушными движениями, скрутил неуклюжую папиросу. И вдруг опять вспомнил Евлалию Григорьевну. Страшно теплое и страшно нежное задрожало в нем, и все лицо стало дергаться мелкой, напряженной дрожью. "Лалочка!" - позвал он ее именем, каким никогда в жизни не называл. Очень крупные, очень горячие слезы закапали из глаз, а сердце стало согреваться от ласки и нежности. "Лалочка!"

Скоро начали просыпаться и шевелиться. Едва только Григорий Михайлович увидел, что Миролюбов тоже проснулся, он почти истерически бросился к нему.

- Николай Анастасьевич!

- Что? Что такое?

Григорий Михайлович стал нервно рассказывать: рассказывал невнятно, сбиваясь, упоминая о ненужном и опуская существенное. Те, которые проснулись и встали, тоже слушали его, обступив со всех сторон, нахмурив брови и поглядывая один на другого. "А? Что делают? Слыхали, что они только делают?" укоризненно говорили они своим взглядом.

- И он сказал - "смертный приговор"? - переспросил Миролюбов. - Вот именно так и сказал?

- Да, да! Так и сказал! "Доложу, говорит, начальнику и - к стенке!"

Миролюбов напряженно подумал.

- Глупости! - уверенно и безапелляционно решил он.

- Такого не бывает! Разве же такое бывает? По первому же допросу и - к стенке? Чушь! - горячо поддержал Миролюбова молодой студент. - На пушку берет!

Все зашевелились, каждому хотелось сказать свое мнение, и все мнения сводились к одному: "Чепуха!"

- Напугать хочет, чтобы сломать вас, вот и все!

- И кто это ему позволит самому смертные приговоры выносить? Подумаешь, фря великая!

В груди у Григория Михайловича начало отлегать. Он слушал то, что ему говорили, поворачивался то к одному, то к другому и, почти улыбаясь, переспрашивал:

- Пугает, да? Только пугает? Блеф? На пушку берет?

- К стенке поставить просто, но не так уж и просто! - как бы со знанием дела, уверенно сказал студент. - Без приговора тройки никто не имеет права расстрелять.

- А вы это вашей тетеньке рассказывайте! - сумрачно возразил ему приземистый и коренастый мужчина, бывший председатель райисполкома, который редко вмешивался в камерные разговоры. - Коли не знаете, так и молчите. Приговор тройки? Конечно, приговор нужен, но в некоторых случаях они могут и без приговора шлепнуть, если им это нужно: по бланку! У них бланки есть.

- Какие бланки? - азартно повернулся к нему студент, готовый горячо заспорить. - Какие бланки?

- Такие. Специальные. На нас с вами хватит.

Григорий Михайлович покачнулся. "Бланки... Да, да! Наверное, что-нибудь такое есть у них!" - подумал он и тут же вспомнил, что говорил Бухтеев о его "особенном" положении. Все спокойствие сразу исчезло. Он метнул глаза на председателя райисполкома, ожидая, что тот еще что-нибудь скажет, но тот говорить не стал, а хмуро сел на пол. "Он ведь партиец! - замирая, подумал Григорий Михайлович. - Он такое знает, чего здесь никто не знает. Бланки!"

И он, почти шатаясь, добрался до своего места и не опустился на него, а бессильно упал.

Глава V

Скоро после обеда его опять вызвали:

- Володеев! С вещами!

"С вещами" могло значить многое: и выпуск на волю, и перевод в другую камеру, и перевод в общую тюрьму. Григорий Михайлович ничего этого не знал, но испугался: "Что такое? Что такое?" Миролюбов помог ему собрать узелок и ободрительно пожал ему руку выше локтя.

- Будьте крепче! Не поддавайтесь!