Многая лета

Пасха! Пасха! Пасха! — на все голоса, на все лады заливались птицы.

Пасха! Пасха! Пасха! — хрустел осколками лёд на Неве.

Пасха! Пасха! Пасха! — звенели трамваи, разгоняя с рельсов зазевавшихся прохожих и мальчишек-озорников.

— Скоро Пасха, — деловито сообщила Фаине Катерина, когда они вышли на улицу после смены. — Что думаешь делать?

— Как что? — растерялась Фаина. — Пойду к заутрене.

Под пристальным взглядом Катерины она запнулась, понимая, что от неё ждали совсем иных слов. Но врать не получалось. И без того время вынуждает то молчать, то отводить глаза в сторону, то прикидываться, что не понимает, о чём речь.

Катерина цепко взяла её за рукав и с прищуром отчеканила:

— А ещё комсомолка! Не думала я, что ты такая несознательная.

Убыстряя шаг, поток рабочих тёк к проходной. Привстав на цыпочки, Катерина подняла руку и помахала высокому пареньку с волнистым чубом.

— Петя! Товарищ Увалов, подожди меня! — Она повернулась к Фаине и пронзила её взглядом. — Эх ты! Мы антирелигиозную агитацию ведём, а ты в церковь шастаешь! Позор тебе, товарищ Усольцева. Если не исправишься, придётся ставить вопрос на собрании.

Лёгкой походкой Катерина побежала вперёд, и скоро её косынка уже мелькала за заводскими воротами. Фаина сгорбилась, и ожидание пасхальной радости вдруг стёрлось и потускнело, словно свечу затушили.

И будете ненавидимы всеми за имя Мое[41], — вспыхнули и зазвучали в памяти слова Евангелия от Матфея. Но там была ещё одна фраза. Фаина посмотрела в небо, располосованное лучами заката, и со спокойной уверенностью произнесла её вслух:

— Претерпевший же до конца спасется[42].

* * *

Днём, победно тарахтя и выплёвывая из трубы струю чёрного дыма, по заводу проехал первый трактор «Фордзон-Путиловец». Серый корпус, под который запрятали двадцать лошадиных сил, дрожал от натуги, словно бы замкнутые внутри лошади брыкались и пытались вырваться на свободу. Огромные колёса нещадно подминали под себя землю, и со стороны казалось, что идёт не машина, сотворённая человеческим разумом, а бьёт крылами сказочный Змей-Горыныч, готовый вот-вот дыхнуть в небо столбом искр и огня.

— Едет, едет! — перелётной птицей полетело по толпе заводчан, что высыпали из цехов на улицу. Люди пели, смеялись, хлопали в ладоши. Катерина, сорвав с шеи платок, вскочила на груду ящиков с песком и замахала, как маленьким алым стягом:

— Первый пошёл!

Всеобщее ликование вихрем пронеслось по корпусам, втягивая в свой водоворот всех сопричастных, начиная от чернорабочих и заканчивая высоким начальством.

— Товарищи! — напрягая голос, закричал парторг завода. Взобравшись на подножку трактора, он шалыми глазами обвёл толпу, хотел что-то сказать, но вместо этого подкинул к небу кепку и заорал: — Ура!!! Наша взяла!

— Ура! — вместе со всеми кричала Фаина, позабыв, что вчера её исключили из комсомола, как несознательный элемент, заражённый религиозным дурманом.

С обвинением выступал комсорг литейного цеха Петя Увалов — красивый и стройный парень с пшеничной волной светло-русых волос. Говоря, он то и дело постукивал ладонью по столику, покрытому красной скатертью, словно бы его руки ещё не успели натрудиться за смену и снова хотят к станку.

— Церковь есть орудие капиталистов и помещиков в деле порабощения рабочего класса, и мы, комсомольцы, под руководством партии должны вести с ней непримиримую борьбу. И вот что мы узнаём, товарищи? — Привстав со стула, он обвёл глазами собравшихся.

— Что? — весело пробасил Васёк из слесарного. Он слыл отменным задирой и гармонистом.

— А то, товарищ Вася, что комсомолка из земледелки, Фаина Усольцева, отправляет религиозные обряды и играет на руку попам и врагам советской власти.

— Ну и что с того? Она отлично работает. Норму выполняет! — закричал кто-то из задних рядов. — Моя мамаша тоже яйца красила.

Призывая к порядку, Увалов позвонил в колокольчик на деревянной ручке и сурово нахмурился:

— Мамаши ваши беспартийные. А Усольцева — член Коммунистического союза молодёжи. Вдумайтесь в эти священные слова, товарищи!

— Файка, иди скажи, что больше не будешь, — забубнила в ухо Верушка Коржакова, товарка по земледельческому цеху, — а наши девчонки за тебя поручатся.

— Иди, иди, Файка, — понеслось к ней со всех сторон. Чьи-то руки вытолкали её к столику.

— Говори, говори, Файка, не отмалчивайся.

— Мне нечего ответить. — Фаина встала. — Я люблю Россию и вас всех люблю. — Она посмотрела на товарищей, заметив, как под её взглядом опускаются головы. Лишь Катерина не отвела глаза, только губы покрепче сжала. — Но я верю в Бога и не хочу отказываться от своей веры. — Она глубоко вздохнула, внезапно поняв, что страх улетучился и душа стала свободной и лёгкой, будто сотканной из пушистого облака. Ещё вспомнился сундук с иконами в тайной комнате и потемневшие от горя лики святых.

«Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят», — подумала она про себя, удивляясь своему хладнокровию.