Многая лета

— Товарищ Дзержинский! — окликнули мужчину из глубины садика, и он ушёл, хрустко наступая на тонкие льдинки в лужах.

«И зачем я отказалась от сала? Очень глупый поступок, — подумала Фаина, когда стояла на остановке трамвая. — Сало можно класть в кашу или пожарить на нем картошку. А чёрный хлебушек с тонким ломтиком, круто посыпанный серой солью! Никто из них не отказался бы от сала». — Она посмотрела на стайку девушек, что нетерпеливо притопывали в ожидании трамвая, на старушку с котомкой, на двух мужиков, тянувших самокрутки, на молодайку, сплёвывавшую под ноги шелуху от семечек, и вздохнула: был бы жив Капитолинин отец — не пришлось бы метаться по городу в поисках лекарства. Василий Пантелеевич наверняка достал бы барсучий жир, даже если ему пришлось лично поехать в лес изловить барсука.

Трамваи ходили редко, поэтому людей в вагон набивалось под завязку. Фаина протянула кондуктору за билет пачку денег. Засовывая купюры в сумку, он презрительно скривился:

— Этими бумажками только туалет обклеивать.

— Говорят, скоро введут золотой червонец, а деньги обменяют: был миллион — станет рубль, — заметил толстенький мужчина в пальто с барашковым воротником.

— Давно пора, — подхватила молодайка с семечками, — а то без счёт эти мильоны не счесть. То ли дело в прежнее время, заработаешь целковый и знаешь, что полны руки снеди с рынка притащишь, а если ещё под вечер прийти, то можно за бесценок закупиться.

Люди в вагоне толкались, ругались, обсуждали новости. Пробившись через толпу к выходу, Фаина случайно наступила на ногу старушке в чёрном платке, а когда та охнула, быстро извинилась, но старушка вдруг цепко схватила её за руку и сказала:

— Ты, девка, мне чуть ногу не сломала. Давай теперь веди меня до дому, не то не будет тебе моего прощения, а глаз у меня ух какой глазливый, со мной лучше в ссору не вступать!

Фаина не собиралась препираться, тем более что старуха и вправду едва ковыляла, подолгу отдуваясь через каждые несколько шагов.

С Владимирского проспекта старуха свернула направо в Графский переулок, потом длинным проходным двором вывела на набережную Фонтанки. На колоннах домов вдоль речки, на набережной, на арках и башенках богатых построек виднелись следы запустения и разрухи. В тёмных водах реки тонули осколки льда, и кружились горластые чайки.

Странным образом за время новой власти не пострадал лишь двухэтажный особнячок княгини Волконской и среди облезлых стен соседних зданий смотрелся этаким розовым пряником с пасхальной ярмарки.

Возле подвального окна старуха подобрала дохлую птицу и сунула её Фаине едва не в нос:

— На, похоронишь по-людски. Заступ дам.

По взгляду хитрых старушечьих глазок Фаина поняла, что та нарочно так сделала, вроде испытания: выдержишь или не выдержишь, а может, чтобы поиздеваться.

От холодной тушки с мокрыми перьями Фаину передёрнуло, но она не дала старухе повода позлорадствовать и кротко согласилась:

— Хорошо.

Так и пошли дальше — впереди старуха, а позади Фаина с бабкиной кошёлкой и дохлой птицей в руках.

* * *

Старуха столько раз сворачивала то налево, то направо и петляла проходными дворами, что Фаина перестала ориентироваться в пространстве. Понимала только, что они где-то вблизи Кабинетной улицы и до её родного Свечного рукой подать. Наконец бабка открыла последнюю дверь и провела Фаину в изолированный дворик, отгороженный от улицы флигелем и решёткой. Судя по всему, это были задворки просторного особняка с каретным сараем и конюшней на несколько лошадей. Из-за притворённых ворот конюшни доносился железный грохот, словно молотом били по пустой железной бочке.

— Чичас, погоди здесь, — приказала бабка и живо юркнула за угол, вскорости появившись с лопатой в руках. — На, зарывай птаху под кустом. Да смотри, корни у жасмина не подруби, а то он, вишь, уже почки наливать припасается!

Она забрала у Фаины свою кошёлку и ушла во флигель, а Фаина поплелась на птичьи похороны. Мёрзлая земля поддавалась с трудом, выковыриваясь наружу чёрными ледяными комьями. «Корень не переруби», — вспомнила она наказ старухи. Ещё чего, уж как получится!

Когда за спиной раздался мужской голос, Фаина лопатой заталкивала птицу в яму.

— Помощь нужна?

За работой она и не заметила, как грохот прекратился и наступила тишина.

— Уже нет. Справилась.

Фаина соорудила аккуратный холмик и только тогда повернулась.

Первой бросилась в глаза окладистая каштановая борода, и только потом замечались яркие карие глаза с лукавой усмешкой. Хотя на улице стоял холод, ремесленник был без шапки и его волосы по старинке перетягивал кожаный ремешок на лбу.

Глянув мельком, Фаина подумала, что мужчине с одинаковым успехом может быть и двадцать пять лет, и сорок. С такой бородищей не разберёшь. Разве что шея, видневшаяся в расстёгнутом вороте рубахи, молодая и крепкая.

Он кивнул на могильный холмик:

— Кто на этот раз?

Фаина отряхнула ладони и оперлась на лопату:

— Птица.