Многая лета

С бережностью, боясь сделать лишнее движение, Лидочка скользнула в мамино платье и провела руками по бокам, чтобы ощутить облегание. Мягкие складки струились по бёдрам и при движении нежно ласкали ноги. Приподняв подол, Лидочка сделала маме книксен.

— Великолепно, — похвалила мама, — на мне оно так отменно никогда не сидело.

Чтобы удостовериться в правдивости, Лидочка сбегала в коридор к квадратному зеркалу в стиле модерн, что вошёл в моду в самом начале века.

— Ели бы я не была так скромна, то сообщила бы вам, что вы прелестны, — пропела Лидочка своему отражению. — Не удивлюсь, если несчастные поклонники станут выводить серенады под окнами и стреляться от несчастной любви.

От собственной шутки Лидочка хихикнула в кулачок, потому что представила толпу разношёрстно одетых воздыхателей всех возрастов, по большей части в потрёпанной одёжке и разбитой обуви. Впрочем, её туфли в нынешнем виде тоже не годились для театра. Придётся замазать потёртости ваксой и стараться не наступать в лужи, потому что левый туфель нещадно пропускает воду. Но, в сущности, какая ерунда — всяческие мелкие проблемы, если на дворе и в крови бушует весна и ветер с Невы сулит благие жизненные перемены?..

* * *

О прежней причёске не приходилось и мечтать, потому что волосы вылезали клочьями. Надя отложила в сторону костяной гребень и подошла к комоду, где в серебряной рамке стоял фотографический портрет Сергея. Опираясь одной рукой на спинку стула, он вольготно сидел нога на ногу, глядя прямо перед собой. Но Надя знала, что смотрит он не в пространство, а на неё, потому что в момент съёмки стояла за спиной фотографа и уговаривала Сергея улыбнуться: «Серёжа, ну пожалуйста, не будь таким букой!»

Он честно несколько раз попытался изобразить радость, но лицо искажалось так болезненно, что фотограф махнул ей рукой:

— Оставьте, мадам, пусть ваш муж остаётся таким, как есть. Просто запомните эту минуту.

— Я помню, Серёженька, — шепнула Надя портрету, — я помню каждую секунду, проведённую рядом с тобой. В день знакомства ты был одет в синий сюртук и страшно смущался от моего внимания. А в первую годовщину свадьбы ты водил меня в ресторан «Кюба». Нас встретил величественный швейцар с расчёсанными надвое бакенбардами, и я страшно конфузилась окружающей роскоши и изысканной публики. Я даже помню, что ты заплатил за обед три рубля — немыслимая роскошь для начинающего доктора. И ты не думай, что если я иду в театр, то забыла о тебе. Пока я жива, это невозможно.

От разговора с фотопортретом из глаз ручьями хлынули слёзы. Надя утирала их руками, всхлипывала, сморкалась, и когда наконец надела на себя первое попавшееся платье, то обнаружила, что выглядит как чучело с аптекарского огорода. Да и пусть. Если нет Серёжи, то не имеет никакого смысла держать фасон и припудривать носик.

В последний раз она была в Мариинском вместе с ним. Это было вскоре после Брусиловского прорыва, когда петроградцы думали, что наступил перелом в войне и вот-вот будет подписан мирный договор. Газеты разразились каскадом победных заголовков, люди на улицах поздравляли друг друга, ну а они с Серёжей решили отпраздновать торжество русского оружия походом в театр. Из экономии купили места на галёрке, вместе с разночинной публикой. Серёжа надел серый костюм, а она сиреневое шёлковое платье с тонкой ниткой розового жемчуга.

В тот день в театре давали «Скифскую сюиту» Прокофьева. Нарочито грубые тона деревянных духовых инструментов сливались то с флейтой-пикколо, то с глиссандо арф и непрерывным звуком ударных, схожих со стуком сердца. Серёжина рука лежала на её руке, и иногда он нежно пожимал ей пальцы.

Больно вспоминать, но накануне визита в театр они поссорились из-за сущей ерунды. Надя тихонько застонала: Боже, Боже, какая я была глупая! Почему никто не сказал мне, что наступит день, когда Серёжи не будет рядом? Разве могла бы я ему перечить или дуться по пустякам, могла бы капризничать? И не дотянешься теперь в прошлое, чтобы исправить ошибки, не долетишь, не догонишь, не распахнёшь руки, чтобы обнять, прижаться лицом к груди и больше никогда-никогда не отпустить любимого от себя…

* * *

Звуки музыки манили и зачаровывали, танцовщики в ярких костюмах воспринимались как пришельцы из сказочного мира, но Лидочке никак не удавалось сосредоточиться. Скосив глаза влево, она взглянула на лицо Нади. Та сидела подавшись вперёд, и её губы подрагивали в болезненной улыбке, какая иногда бывает предвестником слёз.

Справа сидел Глеб. Лидочка старалась не смотреть в его сторону, потому что сердце начинало биться как-то по-особому, быстро и горячо.

Они сидели на прекрасных местах в пятом ряду партера. Впереди расположился взвод красноармейцев. Выпрямив спины, они сурово молчали и переговаривались лишь изредка. Зато у сидящих позади девушек, по виду работниц, рот не закрывался. Лидочка недовольно нахмурилась.

— Товарищи, у вас нет революционной сознательности, — повернулся к болтушкам Глеб. После ответного хихиканья на несколько минут наступила тишина, а потом раздалось шелестящее щёлканье семечек.