Многая лета

— Надеюсь, они плюют их не на пол, — тихонько заметила Надя.

Ещё перед спектаклем Лидочка обратила внимание, что публика в зале поменялась местами: те господа и дамы, что прежде занимали партер, теперь теснились на галёрке, а рабочий класс и мелкие чиновники переехали в партер. В царской ложе рядом с дамой сидел кудреватый господин с бородкой клинышком. Перед началом спектакля партер устроил ему овацию, и господин, или товарищ, приветственно махнул залу рукой.

— Кто это? — невольно вырвалось у Лидочки, и Глеб неопределённо развёл руками:

— Понятия не имею, видимо, кто-то из вождей революции.

Когда на сцену выехала разукрашенная цветами ладья, девушки с заднего ряда восторженно взвизгнули, и Лидочка невольно поморщилась, тотчас услышав легкое дуновение у своего уха.

— Не судите строго, Лидочка, они обязательно научатся себя вести, — едва слышно проговорил Глеб, и от его дыхания у Лидочки по шее побежали мурашки.

Вскользь она обратила внимание, что Надя приметила её замешательство, и смутилась ещё больше. Во время антракта Лидочка не знала, куда девать руки, теребила то платочек, то мамин ридикюль, и приободрилась, лишь расслышав в свой адрес замечание двух дам в старомодных платьях: «Удивительно привлекательная девушка, есть в ней нечто тургеневское!»

Лидочка не понимала, что с ней творится, ведь она ни в коем случае не влюбилась в Глеба Васильевича. Он был красивым, загадочным, но слишком взрослым и недосягаемым. Фаина сказала, что он жестянщик, и это ещё больше разжигало Лидочкин интерес, потому что в мыслях рисовалась некая романтическая, а может статься, и трагическая история разлучённой любви и ненависти. А может быть, он проиграл состояние в карты и поэтому не эмигрировал. Или, наоборот, остался, потому что не смог покинуть могилу безвременно почившей невесты и теперь ходит туда лить слёзы и вздыхать при луне.

Стараясь прикрыть любопытство, Лидочка напряжённо ловила каждое движение нового знакомого, поворот его головы, быстрые взгляды, интонацию голоса.

Когда в фойе к их компании внезапно подошла полная пожилая дама в трауре, Лидочка затаила дыхание.

— Глеб? Ты? Боже мой! — Дама протянула руку, и он летуче приложился губами к запястью. С ней и Надей дама поздоровалась кивком, всё внимание посвятив Глебу. — Я не поверила своим глазам! — У дамы на верхней губе выступили бисеринки влаги, и она достала веер. — По Петрограду о вашей семье бродили разные слухи: одни говорили, что ты арестован, другие — что принял постриг, третьи уверяли, что видели тебя на корабле в Америку.

— А я всё время был тут. — Глеб быстро пожал плечами и перевёл разговор на спектакль: — Как вам понравилась прима-балерина? Мне кажется, она ещё не доросла до ведущей партии.

Лидочка поняла, что он хочет отделаться от разговора, но дама не отступала.

— Глеб, а где родители? Брат? — В ожидании ответа дама интенсивно замахала веером, распространяя вокруг крепкий аромат пота.

— Ирэна Валерьяновна, вы понимаете, что в наше время неведение — благо? — вывернулся Глеб.

— Понимаю. — Дама сделала многозначительную паузу, во время которой Глеб успел поспешно ретироваться за спину Нади и Лидочки.

Услышанный разговор с дамой окончательно заинтриговал Лидочку, и всё второе отделение она пыталась сообразить, кем же на самом деле является таинственный новый знакомый и кто скрывается под личиной простого жестянщика?

* * *

Смело товарищи в ногу,
Духом окрепнем в борьбе!
В царство свободы дорогу,
Грудью проложим себе! —

выводил отряд чоновцев, чеканя шаг на пыльной дороге. Когда Фёдор пел, то из глотки помимо его воли вырывался то ли крик, то ли рёв, мало похожий на мелодию. Петь соло, как Васька-гармонист, он бы не рискнул, но в строю его голос звучал весомо и громко.

От недавнего ранения плечо ныло глухой болью, и Фёдор старался подвинуть ремень винтовки поближе к шее, подальше от раны. Командир обещал три дня отдыха, поэтому у всех красноармейцев было приподнятое настроение. На улице месяц май подкидывал на штыки винтовок яркие блёстки солнечных лучей. По обочинам дорог вылезала мягкая зелёная травка. Эх, поваляться бы вдосталь на косогоре с бело-розовой усадьбой, откуда открывался вид на синюю петлю реки и лиловую гладь заливных лугов. Уездный городишко, куда их отряд прибыл на подмогу, казался тихим и сонным.

Не сбиваясь с ноги, Фёдор нащупал в кармане пачку папирос «Сирень» с тремя оставшимися папиросами и подумал, что хорошо бы нынче попариться с веником, хотя врач строго-настрого наказал мыться осторожно, чтоб не сорвать едва наросшую кожу.

— Федьк, а Федьк, в баньку бы, — словно подслушав его мысли, сказал Сашка Груздев, что шёл рядом. — Я уж забыл, когда чуб мочил. Ещё малость, и воши заведутся, потом не вытравишь.

Когда дорога пошла в гору, песня смолкла. Местный комсомолец Пашка, приставленный Ревкомом в провожатые, обернулся и указал рукой на просвет между деревьями: