Многая лета

— У нас к вам направление на работу от Отдела просвещения, — подхватила другая — малорослая пышечка, чьи щёки не уступали по яркости кумачу косынки.

— Правда? — обрадовалась Надя. — Проходите, не стесняйтесь. — Обернувшись, она перехватила вопросительный взгляд Фаины, выглянувшей в коридор из общего класса, и радостно кивнула. — Фаина Михайловна, к нам пришла помощь!

— Вы товарищ Усольцева? А я товарищ Кошкина, — представилась высокая и, чуть зардевшись, добавила: — Октябрина Ивановна.

— А я Валя Лядова, — почти шёпотом проговорила пышечка. От смущения она опустила густые тёмные ресницы и стала очень миленькой и домашней.

— Девушки, дорогие, вы не представляете, как мы вам рады! Добро пожаловать! — Широким жестом Фаина указала на групповое помещение, откуда катил вал детских голосов и смеха. — Но сейчас нам разговаривать некогда, пора усаживать ребят на обед. Помогайте!

Валя Лядова с Октябриной переглянулись.

Октябрина вышла вперёд:

— Я не сказала самого главного! Кроме воспитания детей райком комсомола поручил мне сколотить у вас комсомольскую ячейку. Кстати, где у вас Красный уголок?

Фаина растерянно пожала плечами:

— Нет уголка — ни зелёного, ни красного, ни серо-буро-малинового.

— Как нет? — В тонком голосе Октябрины задребезжали железные нотки. — Плохо, товарищи, очень плохо. Знаю, что вы, товарищ Фаина, комсомолка, а с несознательными элементами, — она вскользь посмотрела на Надю, — придётся вести просветительскую работу.

Увидев, как вспыхнуло Надино лицо, Фаина строго оборвала речь:

— Все дела обговорим позже, а сейчас — за работу!

* * *

Машинистка Катя вошла в кабинет без стука.

Ольга Петровна оторвала глаза от кипы документов, которые разбирала по папкам, и недовольно взглянула на вошедшую. Подумала с раздражением: «Обнаглела Катюша с тех пор, как спуталась с уполномоченным по продовольствию. Обнаглела и отъелась».

— Ольга Петровна. — Катя, тряхнув папильоточными кудрями, отставила ногу так, чтоб Ольга Петровна заметила новые туфли с пуговкой и шёлковые чулки телесного цвета. — В семнадцать ноль-ноль собирается срочное совещание по чистке. Вас с товарищем Кожуховым просили быть обязательно.

— Спасибо, Катя, можешь идти, — ровным голосом сказала Ольга Петровна, хотя сердце в груди неприятно сжалось и зачастило. Она посмотрела на старый номер газеты «Правда», которую держала в руках, и закусила губу, потому что это было именно то проклятое обращение ЦК РКП (б) об «Очистке партии»[35], которое заставило сотрудников наркоматов смотреть друг на друга с подозрением и строчить доносы, а по ночам вместо сна мерять шагами ширину кабинетов и беспокойно курить папиросу за папиросой.

В обращении ставилась задача освободить партийные ряды от кулацко-собственнических и мещанских элементов из крестьян и уездных обывателей, а также проявить особую строгость по отношению к советским служащим — выходцам из буржуазной интеллигенции. Другой категорией вычищаемых являлись выходцы из других партий, причём наиболее опасными были признаны бывшие меньшевики. Ленин требовал из сотни бывших меньшевиков оставлять в партии не более одного и того сотни раз проверить.

Аккуратно, как особо важный документ, Ольга Петровна положила бумагу в папку и защёлкнула скрепкой. Получается, что она выходец из буржуазной интеллигенции, подлежащий проверке и чистке.

Поставив папку рядом с такими же пухлыми фолиантами, Ольга Петровна сплела пальцы под подбородком и посмотрела в окно, где червонным золотом пламенели листья клёна. За суетой и волнениями она и не заметила приход осени. Наверное, сейчас дочка собирает жёлуди, чтобы сделать из них смешных человечков. Полузакрыв глаза, Ольга Петровна попыталась представить себе длинноногую девочку в клетчатом платье, что было передано Фаине в прошлой посылке. Сколько же она не видела Капитолину? Год? Два? Носовым платком Ольга Петровна вытерла вспотевшие ладони и поняла, что завидует Фаине. У той есть семья — пусть из двух человек, но семья, любовь ребёнка, по утрам каша-малаша, а по вечерам книжки с картинками и капризы с укладыванием спать. А у неё пустая квартира да подначальные пишбарышни, для которых она бездушный начальник и ничего более. Но разве не она сама собственными руками отдала чужой женщине нет — не крикливую девочку и не обузу, а любовь — детскую любовь ребёнка к матери, ясную и чистую, как звон ручья в летний полдень, как полёт ласточки в небесах, как шелест листьев этого клёна! Оказывается, человеку обязательно надо, чтобы кто-то скучал по нему, ждал со службы, нетерпеливо заглядывая в окно, крепко обнимал на пороге и говорил: «Как же долго тебя не было!»

Впервые за долгое время Ольгу Петровну потянуло бездумно посидеть на скамейке, послушать шум листвы, ощутить на щеке дыхание дождика и ни о чём не беспокоиться. Боже! На что она променяла всё это? И главное, зачем? Не лучше ли было жить обыденной жизнью русской женщины, любить, верить, ждать и снова любить?

Когда от горестных дум защипало в глазах, Ольга Петровна поняла, что совершенно расклеилась.