Многая лета

Счастливы те, кто может позволить себе передышку и не думать о том, что в Москве началась грызня за власть. Больной Ленин почти устранился от дел, Каменев и Зиновьев активно копают под Троцкого, и всё чаще и чаще всплывает в разговорах имя Иосифа Сталина. Впервые услышав о том, что ради Сталина учредили должность Генерального секретаря ЦК РКП (б), Ольга Петровна не сразу вспомнила незаметного серого человека в высоких сапогах и с мягкими повадками затаившегося хищника. Он не любил быть на виду, предпочитая оставаться в тени, лишь изредка высказывая своё мнение.

— Отличная новость, — сказал тогда Савелий Кожухов, — Коба не подведёт, он верный ленинец и настоящий друг!

Ольга Петровна встала, накинула на плечи жакет и прошла через машинописное бюро, где от стука машинок немедленно заложило уши. Поднимались и опускались руки машинисток, щёлкали рычаги перевода каретки, и все машинки как одна выбивали в едином ритме устрашающие слова: чистка, чистка, чистка.

Товарища Кожухова она нашла на лестнице. От стоял у бюста Карла Маркса и курил папиросу, коротко и глубоко затягиваясь.

«Нервничает», — поняла Ольга Петровна.

— Савелий! — Она хотела продолжить фразу, но тот стиснул её руку своими железными пальцами и отрывисто сказал:

— Уже знаю! Не бойся, Оля, мы тебя в обиду не дадим. Ты хоть и член партии всего три года, но дашь фору многим болтунам, что любят прикрываться долгим партийным стажем! Главное — не дай втянуть себя в дискуссию. Сиди и молчи!

Незаметным жестом Ольга Петровна вытерла носовым платком вспотевшие ладони и внезапно с колющей остротой в груди вспомнила мужа. Не ошибался Вася, когда говорил, что новая власть сожрёт любого и не подавится. Зря она игнорировала его мнение. Советская власть — это тебе не «кровавый царизм», когда политкаторжане в ссылки с роялями ездили. Здесь разговор короткий: не нужен партии — значит к стенке и пуля в лоб.

Когда Ольга Петровна шла обратно, пишущие машинки переменили мелодию. Теперь они выстукивали «сиди и молчи», и Ольга Петровна вдруг с холодящей чёткостью осознала, что отныне молчание станет её девизом на долгие годы.

* * *

Густой осенний вечер, маячивший за оконным стеклом, зазывал накинуть на плечи пальто и неспешным шагом прогуляться по мостовой, пока ещё не укрытой первым снегом. Оглянутся не успеешь, как прикатит Покров и потянет за собой снега и метели, что будут выть в трубах долгими зимними вечерами.

Фаина подумала, что Глеб обещал к зиме наладить буржуйку и вывести дымоход в камин, благо домком разжился дровами и у них с Капитолиной появилась своя собственная поленница в углу двора. До тех пор, пока Капитолина не посадила в палец занозу, они складывали дрова с весёлой вознёй и шутками. Заноза, конечно, испортила дело, но ненадолго, потому что в качестве утешения Капитолина получила несколько превосходных щепок и обещание протопить её собственную игрушечную буржуйку — подарок Глеба. Но это будет потом, а сейчас Фаина сидела на собрании комсомольской ячейки и отчаянно хотела прикрыть глаза и окунуться в блаженную тишину.

Чтобы не задремать, она постаралась сосредоточиться на лице Октябрины с горящим точками румянца на скулах. Стоя у стены, та в волнении то сжимала, то разжимала руки и наконец торжественным голосом провозгласила:

— Нас здесь трое комсомольцев, товарищи, а трое — это полноценная комсомольская ячейка, поэтому первое заседание объявляю открытым!

«Там, где трое соберутся во Имя Моё, там и я среди вас», — вспомнила Фаина строки из Священного Писания и замерла, поражённая кощунственным сравнением.

В голову лезла всякая чушь наподобие Карла Маркса и Фридриха Энгельса, которые наверняка будут встречать усопших партийцев у двери коммунистического рая, изукрашенного красными полотнищами с призывами к беспощадной борьбе за правое дело. Бородатый Энгельс тяжело звякнет ключами и вопросит:

«Веруешь во единое учение марксизма-ленинизма?»

«Верую, товарищ Энгельс», — ответит душа входящего, и товарищ Энгельс радостно затянет: — «Мы жертвою пали в борьбе роковой».

А что спросит товарищ Маркс вместо «накормил ли ты голодного»? Убил ли ты буржуя? Разорил ли церковь? Выселил ли из дому семью кулака с ребятишками?

«Господи, что я тут делаю? Ведь не Спаситель сейчас здесь с нами, а кто? Кто тогда?» — От ответа, вертевшегося на языке, на какой-то миг ей стало не по себе, но голос Октябрины вернул её обратно в Красный уголок.

— В честь первого заседания предлагаю, товарищи, исполнить «Интернационал».

Октябрина сурово посмотрела на Фаину с Валей Лядовой, и под её взглядом Валя стала медленно подниматься со стула. Фаине ничего не оставалось, как присоединиться, хотя петь она всё равно не могла, потому что не знала слов. Помнила какие-то обрывки про заклеймённого проклятием, про то, что надо разрушить всё до основания. Зато Валя старалась вовсю, и её звонкий голосок бодро и весело отскакивал от стены, на которую Октябрина приколотила плакат с краснощёкой бабой. Плакатная баба держала в одной руке ведро, в другой серп. Подпись гласила: «Крестьянка, крепи союз рабочих и крестьян!»