Много дней впереди

Там был длинный пустой коридор, в их конторе. В него с обеих сторон выходили двери, много дверей. Все они были плотно закрыты. В какую стучаться - поди узнай! Не станешь же открывать все подряд? Я постоял немного в коридоре - может, появится кто-нибудь. Так и получилось. Одна тётка вышла из второй с краю комнаты. На плечи у неё был накинут серый пуховый платок, а на ногах - торбаса оленьи, сверху расшиты бисером, голубым и красным, как у Кристепа ножны.

Я кашлянул, и тётка ко мне повернулась:

- Ты к кому, мальчик?

- А как тут... как Маковского найти? - спросил я.

Она внимательно меня осмотрела. Как это в книжках пишут, с головы до ног. Не видела, что ли, никогда мальчишек?!

- Так тебе, значит, Маковского, Фёдора Григорьевича? - переспросила она.

- Маковского, - повторил я погромче. Может, она глухая и с первого раза не разобрала, кого мне надо.

- Вон там сидит Маковский, - показала она рукой. - Третья дверь слева, в самом конце коридора. Там кабинет главного геолога.

Она пошла и ещё раз обернулась. Очень мне хотелось показать ей язык, но я удержался. Ещё увидит и пожалуется Фёдору Григорьевичу... Ну его!

Я постучал в ту самую дверь, на которую она указала, эта глазастая тётка в платке.

Никто не ответил, хоть в комнате слышались громкие голоса. Тогда я потянул дверь на себя. Там был дядя Федя. Он вовсе и не сидел, а стоял возле стола. И ещё в комнате был маленький толстячок с большой чёрной бородой, борода закрывала ему шею. Они спорили над картой, что была разостлана перед ними.

- А-а, это ты, Женя! - сказал Фёдор Григорьевич. - Заходи, заходи... Погрейся пока минутку, и мы с тобой отправимся по нашим делам.

Я сел в углу на длинный ящик. Маленькими дощечками он был поделён на ячейки, а в них - обыкновенная земля. Она была серая, сухая, потрескавшаяся.

Шапку я снял ещё у порога, а здесь пришлось и телогрейку расстегнуть. Жарко стало: на Севере сильно топят, чтобы с мороза быстрей отогреваться.

О чём они спорили, я плохо понимал...

Фёдор Григорьевич сердито тыкал концом трубки в карту и наседал на бородача. А бородач отмахивался и всё больше на одно слово напирал: "С-сомнительно, с-сомнительно, оч-чень сомнительно". И это слово, и другие слова выходили у него какие-то свистящие, будто они запутывались в бороде и с трудом выскакивали. А дядя Федя ему:

- Что ты говоришь! Ничего сомнительного нет... Мы выйдем к Суоле, спустимся до Саныяхтаха, там переправим буровые станки и - прямиком на озеро Ытык-Кюёль. Что же тут тебя смущает, мой дорогой?

Он говорил так уверенно, как будто они уже пошли и вышли, спустились, переправились... А "мой дорогой" у него прозвучало, как иногда мама говорит мне: "Ты, мой милый, опять приволок двойку?"

Но бородач не сдавался ни в какую! Маленький, круглый как мяч, он наскакивал, наскакивал...

Говорил:

- Нет, ты невозможный человек! А время?.. Ты не думаешь, Фёдор, что при таком маршруте мы потеряем время!

- Зато найдём кое-что другое.

- Ты уверен?

- А ты уверен, что нет? Вот смотри ещё раз...

Они опять наклонились над картой и опять спорили и водили пальцами, словно играли в ричи-рачи. И смотрели друг на друга злющими глазами. Только ещё им оставалось подраться.

А вот нам всегда говорят, что взрослые ошибаться не могут... Как они сказали, так всё и должно быть, так и есть. Бородач - взрослый. И дядя Федя - взрослый. И один одно говорит, другой - другое. Кто прав из них?

Бородач пожал плечами и просвистел:

- Яс-сно! Яс-сно, что мы с тобой не найдём общего языка в этом деле. Я буду писать в Якутск, в управление. Увеличивать район обследования или не увеличивать - пусть Фёдоров решает, начальству виднее...

Теперь ещё и третий взрослый вмешается в их спор... И тоже будет прав?

Я думал, дядя Федя сейчас опять начнёт доказывать бородачу, а он нет, сунул в рот трубку и сложил карту. Большая карта: я считал, он в восемь раз её сложил.

- Начальству виднее. И писать - это твоё право, - сказал он совсем спокойно, как будто и не горячился, не шумел вот только что. - Но я сейчас подписываю приказ... - Он сел к столу и пером пробежал по бумаге. Выполнять этот приказ придётся с понедельника.

- Яс-сно!

Ох и не хотелось ему, наверно... Борода у него, как живая, зашевелилась от возмущения.

- Я даже не писать буду, а позвоню и не скрываю это от тебя, как видишь!

- Очень тебе благодарен, - засмеялся дядя Федя и похлопал его по плечу: ничего, дескать, всё равно будет по-моему, а не по-твоему.

- Да ну тебя! - отмахнулся бородач. - Вечное твоё упрямство!.. Но мы с тобой спорили, спорили, и ты даже не познакомил меня с молодым человеком...

Я очень не люблю, когда меня называют "молодой человек"... Почти так же, как когда мама говорит "птенец". Но всё же я протянул ему руку и сказал:

- Женя...

- Сергей Иванович... - пожал он мою руку.

Странно!.. Только что ссорились, один из них жаловаться собрался на другого... И теперь шутят и мирно разговаривают.

Фёдор Григорьевич спрятал карту в большой железный ящик, запер его, а ключ положил в карман.

- Согрелся, Женя?.. Пошли?

На улице он хлопнул себя по лбу и сказал: