Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

Мань Шуй задумался и вспомнил об одном случае прошлой зимою у большого валуна: в тот день выдра поймала толстолобика весом более 10 цзиней. Давно ей не попадалось такой большой рыбины. Хорошо поев, она снова ушла под воду и очень долго не возвращалась. Глядя на этот наполовину утопленный в воде, но высоко торчавший на середине реки валун, Мань Шуй начал волноваться. На прибрежном мелководье постоянные течения подтачивают скалы, образуя подводные пещеры ли вымывая песок со дна реки. Об этих изгибах рельефа, недоступных для глаза человека, выдры знали очень хорошо. Там было безопасно и удобно. Поэтому выдры устраивали там свое логово. Мань Шуй взял бамбуковую трубку и стал обшаривать ею эти щели в камнях. Он поджег красный перец и наобум сунул внутрь. Если обычно таким способом удавалось найти лазейку и попасть в нужное место, то выдра, не в состоянии вдохнуть, выбиралась из пещеры наружу. Но на этот раз Мань Шуй обшарил все щели, от постоянного дутья лицо его раскраснелось и побагровело, но даже тени от выдры он нигде не онаружил. Потеряв всякую надежду, он сел на носу лодки, с шумом опрокинул тыквенный ковш с кормом и начал трясти оловянными грузилами и деревянными поплавками на сети. Монотонный стук звучал упрямо, призывая выдру выйти поесть. На шее у выдры был повязан веревочный ошейник, который давал ей возможность схватить рыбину, но не позволял проглотить ее. Проголодавшись, животное выходило на стук, чтобы поесть готового корма. Но на этот раз Мань Шуй испортил уже два ковша, выстукивая свою выдру, звал ее два дня и две ночи, но она не появлялась. К концу четвертого дня, когда солнце уже клонилось к закату, Мань Шуй в бешенстве швырнул оба испорченнных черпака в возвышавшуюся над водой каменную глыбу, подхватил с песчаного берега весла и печально двинулся на веслах против течения в сторону дома. В этот момент со стороны кормы в лодку из воды влезла пропавшая выдра и трусливо посмотрела на Мань Шуя. Рыбак сначала опешил, а потом радостно схватил выдру, чуть не перевернув лодку своим прыжком. Он сжал эту нечисть не то в радостных, не то в ненавидящих объятьях, а она своими острыми зубами прокусила на его руке две дырки. Он словно одеревенел, утратив всякую чувствительность.

После этих слов глаза Лао Хуана угрожающе вспыхнули, теперь он в молчании то качал головой, то кивал ею. Через пару дней он прибежал к Мань Шую и стал горячо, как заправский рыбак, звать того выйти на реку. У него явно было что-то нехорошее на уме, но Мань Шуй ничего не подозревал и ни о чем не догадывался.

На рассвете услышав возню, стук и звон железа, Мань Шуй и Лао Хуан вскочили почти одновременно. Вокруг все еще пребывало в глубоком сне. Лао Хуан достал из песка весло и побежал с ним по мокрому песку к воде. Мань Шуй удивился и замер на мгновение, но потом, как будто очнувшись, подхватил второе весло и поспешил вслед за Лао Хуаном. Под покровом ночи Мань Шуй увидел огромную выдру, из последних сил яростно боровшуюся в капкане на берегу недалеко от лодки. Выдра то сжималась в клубок, то вытягивалась, тяжело дышала в смертельной агонии, непрерывно скуля, не то чтобы с плачем, а скорее с досадой. Было ясно, что это был могучий самец выдры, у самок не бывает такого громадного тела и столько силы. Лао Хуан был зорок глазами и скор на руку, ударом первого весла он завалил выдру на песок, перевернув ее в капкане. Затем то ли с тревожным, то ли с радостным криком он другим веслом зажал выдре голову. Животное старалось вырваться изо всех сил, но весло так и ходило с громким стуком вверх-вниз. Толстый хвост огромной выдры дернулся пару раз, она опрокинулась на землю и больше не трепыхнулась. Лао Хуан собрал весла, воткнул их в песок, глубоко вздохнул, почувствов радость и усталость победы.

– Лао Хуан! Ты?… Этот валун… там же еще выдры или…?

Голос Мань Шуя слегка дрожал, как будто он только очнулся от дурного сна, но все еще был в страхе и ужасе от увиденного.

– Тупица ты! – Лао Хуан даже не посмотрел в сторону Мань Шуя, уставившись на освещаемый лучами восходящего солнца валун посредине реки так, словно перед ним лежал поверженный им мир. – Выдра твоя беременная, а под валуном жил самец. Скажу, что это была самая последняя выдра на этой реке, и это был муж твоей самки. Точно говорю! Эх ты… Мань Шуй! Ну ты и дурак!

Мань Шуй крепко схватил весла, с трудом сдерживаясь, чтобы не ударить. При дневном свете щеки его побагровели, в глубине души он чувствовал себя опозоренным, обессиленным и подавленным, преисполненным ненависти к самому себе. Лао Хуан нагнулся, со скрипом разомкнул стальные челюсти дугообразного капкана и вынул тяжелое тело самца. На прохладном речном ветру в предрассветных сумерках слились воедино палач и жертва, человек и выдра. Эта сцена, освещаемая яркими лучами восходящего солнца, – Лао Хуан с созданием в бурой шкуре на руках – совсем не походила на жестокое истребление, а наоборот, скорее напоминала торжественный обряд, священный и величественный в своей красоте.