Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

Когда она вернулась домой, отец сидел у забора, поджав под себя ноги, его окутывал дым из трубки. Цюнхуа открыла дверь, приоткрылись два старых глаза. Через узенькую щелочку они искоса взглянули на Цюнхуа, пересекавшую двор, и медленно закрылись. Цюнхуа позвала отца, а потом начала выкладывать одежду и вешать ее на тонкую веревку, натянутую между двумя коричными деревьями. Вскоре веревка превратилась в ветку японской софоры, увешанной разноцветными бутонами. Цюнхуа вылила оставшуюся воду на землю под забором, развернулась и направилась на кухню.

Вынув трубку изо рта, отец бросил в дым фразу:

– Сверкающая машинка точно заржавеет!

Мать возилась с обедом – ее поварешка так и летала туда-сюда по сковороде. Увидев Цюнхуа, она рассмеялась:

– Все на реку ходишь? Ведь у нас же машинка есть!

– Да не привыкла я к ней! – Цюнхуа подала матери тарелку.

Мать обернулась и посмотрела на нее, затем тихонько постучала ложкой по краю сковородки:

– Твой отец боится, что ты будешь сильно уставать, потому и ездил за горы за стиральной машинкой. Я слышала, что она может испортиться, если ее не использовать!

Цюнхуа тихонько пробормотала:

– Испортится и ладно.

Мать не расслышала, поэтому переспросила, пододвинувшись поближе:

– Что ты говоришь?

Цюнхуа отрицательно покачала головой:

– Ничего я не говорила.

Когда еда была уже на столе, Цюнхуа позвала отца. Отец Чуньшу хорошенько вытряхнул трубку, постучав ею по подошве, кашлянул дважды и медленно подошел.

Цюнхуа разложила еду по тарелкам и наконец села. Только она взяла пиалу и уже собиралась положить в нее еду, как почувствовала, что что-то не так. Отец с почерневшим лицом уставился на мать, а та взволнованно смотрела на Цюнхуа. Цюнхуа замерла, подумала и вспомнила. С возгласом «О, точно!» она поставила чашку и помчалась на кухню, чтобы взять новые приборы. Она набрала полпиалы риса и разнообразные овощи, а потом, низко наклонив голову, поставила еду перед поминальной табличкой в специальной нише, палочки же аккуратно положила на край пиалы. Цюнхуа сделала два шага назад и постояла так молча. Только она собиралась занять свое место, как отец мрачно произнес:

– Поставь вино! Ты что, не знаешь, как он это любит?

Цюнхуа поспешно достала бутылку, налила вино в стакан и поставила рядом с пиалой – раздался легкий звон.

Атмосфера за столом была тяжелая, все занимательные истории были отложены на потом, ведь рядом еще присутствовала душа недавно умершего.

Цюнхуа, вымыв посуду, принесла табурет и начала вместе с матерью перебирать соевые бобы под коричным деревом, что росло во дворе. Они болтали и смеялись, солнце переливалось на горошинах бобов. Цюнхуа быстро работала руками, и вскоре они был полны мелкого песка; мать улыбнулась:

– Вот люди все молятся, говоря, что чем больше денег, тем лучше, чем меньше возраст, тем лучше, а мне время уже состарило глаза, бобы и песок не различаю!

Цюнхуа тоже рассмеялась, но быстро замолчала. Отец уселся под карнизом. Его взгляд обжигал, как солнце.

Дверь во двор отворилась – это была жена Дабао. Ей исполнилось двадцать пять на исходе лета – такой же возраст, как и у побегов коричного дерева. С тех пор, как ее муж лег в землю в ущелье, она отбросила неопытность юной невестки и переняла манеры полноправной хозяйки дома, она практически стояла на равных со свекром и свекровью. Иногда Цюнхуа даже завидовала ей, но понимала, что, в конечном счете, ей не сравниться с женой Дабао. У той был ребенок, да к тому же – мальчик, в глазах родителей мужа – драгоценный кусочек. С такой защитой у нее была полная уверенность в праве командовать.

Голос у нее был все такой же громкий, как вошла, сразу заорала:

– Цюнхуа, завтра пойдешь на рынок? Говорят, в магазинчик на улице Чжэньдун завезли новую одежду.

Цюнхуа не ответила, украдкой взглянула на мать. Казалось, что уши и глаза у матери никуда не годятся, она как будто не слышала шума, производимого женой Дабао. Потом она взглянула на отца, его седая голова прислонилась к забору. Лишь спустя какое-то время мать подала голос, крикнув:

– Пришла жена племянника! – а затем велела Цюнхуа: – Принеси ей табуретку!

Вышло, будто она не заметила, что пришла гостья, и теперь ей якобы неловко.

Цюнхуа уступила свою табуретку, жена Дабао, не смущаясь, расположила на ней свою задницу, подняла голову и сказала Цюнхуа, которая стояла, прислонившись к коричному дереву:

– Пойдем! Говорят, в этой партии новые модели – которые в городе сейчас в моде!

Цюнхуа не ответила ни да, ни нет, казалось, прошла вечность, прежде, чем ее рот приоткрылся.

– Да у нас место размером с ладонь, для кого наряжаться-то? – сказала мать жене Дабао, естественно, все еще улыбаясь. Та улыбнулась в ответ:

– Тетушка, вас послушать, так одинокие люди должны ходить с голой задницей!

Мать по-прежнему улыбалась:

– Смотрите, как она говорит, да ее болтовней можно деньги зарабатывать!

Жена Дабао вновь подняла голову:

– Пойдешь или нет?

Цюнхуа все также безучастно улыбалась. Увидев, что ее вопросы не дают результата, жена Дабао скривила рот и поднялась, упершись руками в колени. Она хлопнула Цюнхуа по плечу: