Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

– Все, договорились, завтра утром в семь я за тобой зайду.

Она протопала к двери, не попрощавшись. Глядя на ее силуэт, мелькнувший за воротами, мать холодно хмыкнула:

– Никакого воспитания, все наряжается, а кости мужа еще не остыли!

3

Дни в марте в деревне Таньчжуан были долгими, еще шести не было, а окна уже наполнял желтый солнечный свет. Цюнхуа успела встать до восхода солнца. Она посидела на кровати, темнота перед глазами постепенно стиралась рассветом. Вокруг была все та же вызывающая сердцебиение мертвая тишина и холод. Однако посреди этого выделялось красное пятно – иероглиф счастье на туалетном шкафчике: он еще не выцвел полностью, нетемный и несветлый, он холодно улыбался.

Цюнхуа открыла дверь, солнце замерло на горной вершине, а его лучи внезапно откинули ее тень назад, вытянувшаяся голова прямо легла на стол для жертвоприношений перед нишей для поминальной таблички.

Набрав в таз воды, Цюнхуа присела рядом с чаном и начала умываться. Мать тоже поднялась и теперь стояла в дверном проеме, потягиваясь, ее рот был раскрыт навстречу солнцу, словно собиралась кричать. Увидев Цюнхуа, мать сказала:

– Не надо все время так рано вставать, сейчас ведь не сезон наблюдения за посевами, поспи подольше, а пейзаж не так важен.

– Я не могу уснуть, уж лучше встать, что-нибудь поделать.

– Да что можно делать в это время-то?

– Бороться с пустыми мыслями! Зашить что-нибудь, постирать, как же нет дел?

Мать открыла рот, но ничего ни сказала. Какими бы ни были мозги никуда не годными, все равно она услышала боль в словах жены сына. Сделав два шага в сторону чана, мать сказала:

– Разве жена Дабао не договорилась с тобой пойти на рынок?

Цюнхуа выплеснула воду из тазика под водосточную трубу на углу дома и ответила:

– Не хочу с ней идти, она же собирается только в магазин одежды, а я хотела бы посмотреть обувь для работы на поле, со шнурками, чтоб плотно завязывались, да еще и износостойкие.

Договорив, она набрала таз воды для матери, а на его край положила полотенце для лица. Мать села на корточки и обеими руками поболтала в прозрачной воде. Она кинула взгляд на Цюнхуа, сидевшую под карнизом и расчесывавшую волосы, вынула руки из таза, вытерла их об подмышки и произнесла:

– Пойду отцу скажу.

Когда Цюнхуа собрала волосы в косу, из комнаты раздались голоса – мрачные и беспорядочные.

– Зачем за обувью скакать так далеко? Надо просто дать тому, кто идет в магазин, мерку и все, разве не так?

– Ну ты упрямый! Ведь живой же человек, а не мешочек для трубки, который ты на пояс привязываешь, – тихим голосом возмущалась мать.

Помолчав, отец ответил:

– Ну, балуй ее и дальше, только в этом мире нет лекарства от раскаяния.

Прилетел воробышек и начал скакать по двору. Цюнхуа сердито покосилась на него, а он делал вид, что не замечает, и по-прежнему весело взлетал и садился. Цюнхуа заскрежетала зубами и швырнула в него расческу – бамц! и испуганный воробей развернулся и улетел.

Обернувшись, Цюнхуа увидела, что к ней идет, посмеиваясь, мать. Она всунула девушке в руку двести юаней:

– Поезжай, спокойно поезжай! – потом подумала и добавила: – Чем раньше поедешь, тем раньше вернешься.

Цюнхуа молчала, а мать похлопала ее по плечу со словами:

– Дорога предстоит дальняя, я тебе лапшицы приготовлю.

Вернувшись в комнату, Цюнхуа сначала постояла в оцепенении, затем села перед туалетным столиком, выдвинула ящик и достала помаду, затем легким движением выкрутила ее – это была блестящая алая помада. Она сомкнула губы и поднесла ее к ним, в душе вдруг зародилась странная идея. Она замерла, постепенно кровь прилила к лицу, оно напоминало белую бумагу, на которую капнули красной краской.

– Цюнхуа! Лапша готова! – донесся крик матери.

Цюнхуа испугалась, чуть не выронила предмет, который держала в руке. Как будто ее застукали, она поспешно закрутила обратно помаду, закрыла ее крышечкой и бросила обратно в ящик, сделала глубокий вдох и легонько похлопала себя по груди.

Когда она подошла к двери, вдруг, непонятно зачем, остановилась, подумала и снова вернулась в комнату, быстро открыла ящик и засунула помаду в карман, а заодно прихватила и маленькое зеркальце, лежавшее в самом дальнем углу.

Лапша была очень вкусная. Сначала мелко порубленный зеленый перец и помидоры бросали в масло на сковороде, потом добавляли немного мясного фарша, а когда все было уже процентов на восемьдесят готово, надо было плеснуть черпак чистой воды, шипел пар, и аромат разносился повсюду. Когда вода закипала, в нее бросали самодельную длинную лапшу. Выловишь – и вот вкуснейшее блюдо готово, вкус получался такой свежий, словно солнечные лучи ранним утром.

В оранжевом одеянии Цюнхуа стояла во дворе и, когда она, прихлебывая, доела лапшу, снаружи раздался крик жены Дабао. Цюнхуа отозвалась, торопливо поставила пиалу со словами:

– Подожди! Я возьму сумку!

Она в радостном возбуждении заскочила в комнату, и лицо ее тут же застыло.

На комоде у окна лежали поминальные деньги и курительные свечи.