Много добра, мало зла. Китайская проза конца XX – начала XXI века

Когда из жилой комнаты начали доноситься приглушенные всхлипывания и неясные голоса, я заметила, что Летучая Мышь стал еще выше, чем прежде. Он был одет в темно-серое, землистого цвета пальто старого фасона, оно висело на нем слишком свободно, пуговицы не были застегнуты, а обе руки он вставил под углом в карманы пальто. Летучая Мышь встряхнул руками в разные стороны, и стало очень похоже на то, что он собирается раскрыть свои крылья – я была поражена и очень захотела взлететь в небеса вместе с ним.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать.

– Ну, тогда ты еще не понимаешь, что такое смерть.

Мне хотелось поговорить с ним совсем о другом, но стоило мене открыть рот, как я стала нести вздор:

– Я умею летать во сне.

– Неужели? – безучастно отозвался он. – А я не умею летать.

Наверное, он очень горевал из-за смерти бабушки, но он совершенно не замечал моего присутствия и в оцепенении стоял одиноко в темном сарае.

После смерти директорской вдовы родственники увезли ее сына куда-то в другое место, в их доме никто не жил, и он пустовал очень долгое время. Когда пришла весна, во дворе директорского дома вновь повырастал душистый лук, и люди частенько заходили туда чтобы нарвать пучок-другой. Когда душистый лук зацвел, во двор опять прилетели белые бабочки, но у нас с Ань У уже не было настроения играть с белянками. Однажды мы встретили Летучую Мышь, и он рассказал, что собирается на Великую северную целину[56], поэтому пришел сюда взять старый кожаный чемодан. Летучей Мыши еще не было и шестнадцати лет[57], как он нам объяснял, в школе он начал учиться раньше других, а кроме того еще «перепрыгивал через класс». Я спросила:

– А что Великая Северная целина – это и вправду неохватное полотнище невозделанной пустоши?

– Конечно, – с самым, что ни на есть, серьезным видом ответил он, – у Великой Северной целины ни конца нет, ни края, если что там и есть, так это – множество диких зайцев.

Летучая Мышь превратился в очень красивого парня, и он, весело улыбаясь, еще пару минут поболтал с нами о всякой чепухе. Как-то солнечным днем весь город высыпал на улицы, с фанфарами провожая «образованную молодежь», которая направлялась на трудовое воспитание в глубинку и отдаленные районы. Четырехтонные «цзефаны»[58] – грузовик за грузовиком – торжественно провозили их через весь город, но, к тому времени, как они доехали до нашей улицы, мне уже так и не удалось повидаться с Летучей Мышью.

На крыше

Однажды папа сообщил нам, что сын прежнего директора начал поправляться и теперь уже может выходить гулять на улицу, да вот только стал он очень уж неразговорчивым.

– Видать, когда он очнулся и обнаружил, что остался сиротой, то, наверняка, пришел в полнейшее отчаяние, – сострила я.

– Дело вовсе не в этом, – заметила мама, – он и прежде был очень необщительным человеком.

Ань У вдруг ни с того ни с сего ляпнул:

– Если бы его матушка не подсаживала к нему под ватное одеяло кроликов, он бы уже давным-давно погрузился в вечный сон.

Родители спросили, о чем это Ань У говорит, а мы с братом переглянулись и заулыбались, ничего им не объясняя. Вспоминать нам было очень забавно: в детстве мы часто такие невообразимые чудеса и глупости выдумывали, однако если попытаться рассказать кому-нибудь постороннему, то ему наверняка показалось бы это ужасно скучным.

Мы с Ань У учились в разных классах, но почти все знали, что мы близнецы. Только к тому времени я осознала, что спортивная площадка в Первой школе, оказывается, вовсе не была беспредельной: когда по утрам учителя и ученики делали коллективную гимнастику по радио, длинные шеренги, проходя через два ряда больших ив, выстраивались прямо до ворот нашего дома. Каждый раз после утренней зарядки среди моих одноклассниц и одноклассников Ань У всегда находилось с полдюжины надоедливых субъектов, которые любили забегать к нам во двор, чтобы выпить немного воды. В тот день, по обыкновению, к нам домой гурьбой устремились две стайки одноклассников, и некоторые ребята еще не успели и воды отхлебнуть, как вдруг мы услышали, что снаружи закричали:

– Человек с крыши прыгает!

На крышу четырехэтажного здания забрался человек, он был одет в белую рубаху и сиротливо сидел на коньке. Людское море бурлило и шумно вздымалось, начальство школы и некоторые учителя заняли лучшие наблюдательные позиции на площадке рядом со зданием, за ними уже расположились все остальные зрители – более тысячи человек. Кто-то из руководства приложил обе ладони к лицу, охватил ими губы, и, задрав высоко голову, стал что-то громко кричать человеку, сидевшему на крыше. Но что именно он кричал, разобрать было совершенно невозможно, вообще ничего нельзя было разобрать. Из высокочастотного динамика разносилась мелодия революционной песни, внезапно звук хрустнул и оборвался, а потом какая-то женщина начала командовать через репродуктор строгим и настоятельным голосом:

– Учащиеся! Товарищи учащиеся! Время идти на урок! Время идти на урок!