Многочисленные Катерины

Этот дом престарелых был гораздо более мрачным местом, чем тот, где они уже были. Не было слышно ни звука, не считая шума работающей техники, коридоры – почти пустынны, а двери закрыты. В холле надрывался телевизор, но его никто не смотрел. У стариков, сидевших там, был отсутствующий или – хуже того – испуганный вид.

– Мисс Мэйбл, – нараспев произнес медбрат, постучав в одну из комнат, – к вам гости.

Колин включил диктофон. Он использовал ту же пленку, что и вчера, стирая признание ДК.

– А, – сказала Мэйбл.

Комната напоминала студенческое общежитие – одна кровать, деревянный стол и холодильник. Мэйбл сидела в кожаном кресле. Ее редкие седые кудри были уложены во что-то вроде старушечьего афро. Она наклонилась вперед. От нее пахло старостью – чем-то похожим на формальдегид. Линдси тоже наклонилась, обняла мисс Мэйбл и поцеловала ее в щеку. Колин и Гассан представились. Мисс Мэйбл улыбнулась, но промолчала.

Некоторое время спустя она наконец спросила:

– Ты Линдси Уэллс?

– Да, – сказала Линдси, присаживаясь рядом с ней.

– Линдси, дорогуша! Мы так давно не виделись! Много лет, да? Как же я рада тебя видеть!

– И я вас тоже, Мэйбл.

– Я часто думала о тебе и очень хотела, чтобы ты меня навестила, но ты все никак не приходишь. Как же ты выросла и похорошела! Волосы-то в синий уже не красишь, а? Как дела, деточка?

– Неплохо, Мэйбл. А у вас?

– Мне девяносто четыре! Как, по-твоему, у меня дела? – рассмеялась Мэйбл, а за ней и Колин.

– Как тебя зовут? – спросила она у Колина, и он назвал свое имя.

Мисс Мэйбл указала кривым пальцем на Гассана.

– Холлис, – спросила она Линдси, – это зять доктора Динцанфара?

– Нет, мисс Мэйбл. Я Линдси, дочь Холлис. Грейс, дочка доктора Динцанфара, – моя бабушка, а Корвилл Уэллс – дедушка. А это мой друг Гассан, который хочет поговорить с вами о вашей молодости.

– Ясно. Я иногда путаюсь, – объяснила Мэйбл.

– Ничего страшного, – сказала Линдси. – Рада вас видеть.

– Линдси! Как же ты похорошела и поправилась!

Линдси улыбнулась, и Колин заметил слезы на ее глазах.

– Расскажите нам что-нибудь о том, как в Гатшоте жили раньше, – попросила Линдси, и Колин понял, что сейчас не время задавать четыре вопроса.

– Доктор Динцанфар… До того как он открыл здесь фабрику, он был владельцем магазина. Я тогда была совсем еще крохотной, от горшка два вершка. А он, знаете, одноглазый был. Воевал еще в первой войне. Однажды мы с папой зашли в магазин, и папа дал мне рыжий такой пенс. Я подбежала к прилавку и сказала: «Доктор Динцанфар, у вас есть конфетки за один пенс?» И он посмотрел на меня и сказал: «Прости, Мэйбл. Конфетки за один пенс кончились. Остались только бесплатные конфетки». – Мэйбл закрыла глаза, она как будто бы задремала – дышала медленно и размеренно, – но вдруг сказала: – Линдси, я так скучала по тебе. Мне так хотелось подержать тебя за руку.

И тут Линдси расплакалась по-настоящему.

– Нам пора идти, мисс Мэйбл, но я еще зайду на этой неделе, обещаю. Простите, что долго не навещала.

– Ничего, милая. Не расстраивайся. В следующий раз приходи в полдвенадцатого, и я угощу тебя желе. Оно без сахара, но очень вкусное.

Мэйбл наконец отпустила руку Линдси, та послала ей воздушный поцелуй и ушла.

Колин и Гассан задержались еще ненадолго, чтобы попрощаться, и, войдя в холл, обнаружили, что Линдси ревет вовсю. Она скрылась в ванной, а Колин вышел на улицу вслед за Гассаном. Гассан сел на обочину дороги.

– Жуткое место, – сказал он. – Надеюсь, мы никогда больше сюда не вернемся.

– А что в нем страшного?

– Оно мрачное и не смешное, – сказал Гассан. – Ни капельки не смешное. И меня от этого жуть берет.

– А с чего это все должно быть смешным? – спросил Колин. – Может, ты просто хочешь сделать вид, что тебе на все наплевать?

– Чупакабра, доктор Фрейд. Все попытки психоанализа моей персоны зачупакабрены наперед.

– Ага-ага, Мистер Хохмач.

К ним вышла Линдси. Она быстро пришла в себя.

– Я в порядке и не хочу об этом говорить, – сказала она без всякого на то повода.

В ту ночь он закончил теорему. Это далось ему сравнительно легко, потому что впервые за несколько дней его никто не отвлекал. Линдси заперлась в своей комнате. Холлис сидела внизу, и так увлеклась работой/телевизором, что не сказала ни слова ни о подбитом глазе Гассана, ни о синяке в форме кулака на челюсти Колина. Гассан тоже куда-то ушел. В Розовом особняке можно было запросто заблудиться.

Это оказалось даже слишком легко – распознав в себе Бросальщика, он понял, что формула была почти завершена. Ее нужно было только немного исправить.

С виду результат получался верным, то есть график Катерины Мутсенсбергер выглядел так:

Прекрасный график для романа четвероклассников.

Отложив карандаш, он поднял кулаки в воздух. Как марафонец, выигравший гонку. Как заяц, который выныривает из-за черепашьей спины, обгоняет ее и портит всю историю.

Он отправился на поиски Линдси и Гассана и нашел их в игровой комнате.

– Я закончил нашу теорему, – сказал он Линдси, которая сидела на розовом сукне бильярдного стола. Глаза ее по-прежнему были распухшими. Гассан развалился на зеленом кожаном диване.