Многоэтажная планета

— Именно! Этот сигнал известен одному лишь дефилиппусу. Когда же куколка созрела, срабатывают биологические часы, «электронная мамка» — и оплывок снова раскрывается.

— Как выскакивает кукушка при бое часов.

— Именно.

Импульсы Бабушкина оплывка были записаны от начала и до конца. Их воспроизвели у других оплывков. Увы, они и не подумали раскрыться. Возможно, «чужим» или же внешним сигналам оплывки не подчинялись. Могло быть и так, что запись или же воспроизведенные импульсы были грубыми. И, наконец, нельзя было исключить, что какой-то оттенок их не был замечен и воспроизведен.

Заряна, да и другие, рыскали по Флюидусу в поисках хотя бы еще одного «созревшего», раскрывшегося оплывка. Но Бабушкин оплывок оставался единственным «дозревшим», единственным раскрывшимся.

Вскоре, впрочем, и он закрылся.

Однажды утром Заряна явилась к нему и подумала, что ошиблась — Бабушкина оплывка не было. Не было даже следа его. Как выразился Михеич, программа работ по Бабушкину оплывку была закрыта самим Флюидусом.

Маазик предложил проверить контейнер с веществом из дюзы корабля. Контейнер подняли, вскрыли и обнаружили в нем нечто вроде «пеленок», «кокона», в котором находилась в момент «рождения» юная Матильда. Однако в этих пеленках не оказалось никакого зародыша, никакого плода.

Все так были заняты загадкой оплывков и тайной юной Матильды, что не сразу опомнились и поняли, в чем это им сочувствуют, о чем «вместе с ними скорбят» земляне в своей внеочередной передаче.

— А ведь это они о смерти Матильды Васильевны, — первый вспомнил Сергей Сергеевич.

Аня прибежала, как раз когда говорил Фима. Обычно такой невозмутимый, на этот раз он был взволнован до того, что у него даже голос дрожал. И это о ней, Ане, он больше всего волновался!

— Анечка! — сказал он. — Анюня, милая, дорогая… держись, знай, что мы… что я — с тобой. Как я хотел бы быть! рядом с вами, с тобой!

Сергей Сергеевич внимательно смотрел, как, прижав ладони к щекам, слушает Фиму Аня.

— Это и есть ваш маленький, с нежным голосом мальчик? — спросил ее Сергей Сергеевич после передачи. — Только он стал длинным и басовитым.

— К сожалению, — сказала, радостно улыбаясь, Аня.

— Почему — «к сожалению»?

— Вы так серьезно спрашиваете, словно я об оплывках рассказываю (она немного кокетничала). А к сожалению — ну, потому, что я же вам говорила: когда маленький, некрасивый и странный — это гораздо интереснее, чем высокий, красивый и правильный! — И весело рассмеялась над растерянно-сосредоточенным Сергеем Сергеевичем.

***

До поры до времени юная Матильда была немой, безголосой, и это тоже как-то отгораживало от нее, как от существа непонятного, иного.

Первый писк, первое хныканье Матильды всех повергли в радостное изумление. Лица просветлели: их невероятный, их большой младенец мало-помалу становился человеком.

И словно этот писк, это хныканье Матильды были неким сигналом, Тихая, обругав всех, вошла в бокс к возрожденной Бабоныке и принялась ее нянчить. Михеичу тут же пожаловались, но он, поколебавшись, велел Тихую не трогать.

Аня обиделась: если можно Тихой, почему же нельзя ей, внучке или, быть может, сестре Матильды?

Разрешили и ей.

Не без страха вошла она в бокс, не без страха прикоснулась впервые к рослому, непонятному младенцу. Хорошо еще, рядом была Тихая, которая окриками и распоряжениями мгновенно излечила Анину оторопь.

На очередной «летучке» Володин заикнулся, что неплохо бы предоставить Матильду самой себе — «соблюсти чистоту эксперимента».

— Чего это? — подозрительно спросила Тихая.

— Товарищ Володин предлагает посмотреть, как станет развиваться Матильда, если не будет общаться с людьми, — объяснил Тихой Козмиди.

— Это чтобы мы с ней не общались, не ухаживали за ней, — добавила сердито Аня.

— Хорош хрукт! — накинулась Тихая на Володина. — Чего захотел! Ты вон с людьми рос, а и то хмыкаешь вместо человеческого разговора! А Мотька пусть в одиночке растет — так, что ли? Не выйдет по-твоему! А ты, Михеич, его самого посади в одиночку, пущай эти чистые опыты на себе соблюдает!..

Едва успокоили ее.

Между тем Матильда, Мотя, Мутичка (каждый звал ее по-своему) развивалась не по дням, а по часам, как царевич в сказке о царе Салтане. Она привыкла, привязалась к Ане и Тихой. Им она давала себя причесывать, купать, умывать. Они ее учили ходить, брать вещи и обращаться с ними. Но научить ее чему-нибудь можно было не раньше, чем она сама становилась к этому способна. И в самом деле, можно ли ребенка научить сидеть или ходить раньше, чем он сам разовьется для этого?

Недостатка в советах и самых что ни на есть ученых консультациях у Тихой и Ани не было. Но все эти советы годились, только пока Матильда была послушна и сообразительна. Когда же она не слушала и дичилась, толку от советов становилось мало.