Многоножка

Тамара посмотрела на собственные ноги, а потом — на ноги Тамары-в-кроличьей-маске, которая обходилась без трости, и, судя по всему, довольно быстро передвигалась. Чувства снова проснулись внутри неё, и Тамара изо всех сил почувствовала неизмеримую теплоту и нежность по отношению к Тамаре-в-кроличьей-маске, которая сейчас хотела разбить зеркало.

— Ты… Я знаю тебя, — тихо сказала Тамара. — Я знаю, кто ты. Ты — вся моя воплощённая боль, и я знаю, что тебе сейчас очень больно и одиноко. Ты не меня винишь во всём. Ты себя винишь. Ты зла на всё и на всех, потому что считаешь, что это окружающий мир поступил с тобой так: сломал ноги, лишил бабушки, лишил Ромки… Но только нет никакого такого мира, который бы так стремился тебя уничтожить.

Она сделала тяжёлый шаг вперёд, к замершей Тамаре-в-кроличьей-маске.

— Я же думала об этом, да ведь? О том, что Ромка ошибался. Он воевал не против мира, а против себя самого.

— Хочешь сказать, он был плохим человеком? — ощетинилась Тамара-в-кроличьей-маске.

— Нет… Он был нашим другом. Но то, что с ним произошло — это не чья-то вина. Точно не наша.

— Откуда тебе знать… Если бы тогда Перепелица…

— Он не злится на нас, — прервала себя Тамара. — Он нисколько не злится, он сам так сказал.

Лицо Тамары-в-кроличьей-маске дрогнуло, изменилось. Опустив трость, она посмотрела на себя почти обиженно.

— Я так хотела бы… с ним увидеться…

— Ты и так с ним увиделась. Всё… хорошо… Всё обязательно будет… Хорошо!

Бинты чуть ослабли, и Тамара, вцепившись в них ногтями, с силой отодрала часть бинта.

Было немного больно, как будто от кожи отдирали лейкопластырь, но Тамара знала, что, если остановиться — она так навсегда и останется в кандалах.

— Нам… нельзя… останавливаться!.. — прохрипела она, сдирая с ног ужасно твёрдые и ужасно тяжёлые бинты. Они были сделаны будто бы из гнущегося металла, но весили очень много. Тамаре удалось отодрать верхний виток, но тот, что шёл ниже, был то ли прикручен болтами, то ли приколочен на гвозди — в общем, его отдирание обещало быть ещё более болезненным.

Тамара-в-кроличьей-маске бессильно стояла и смотрела на себя. Тамара сжала зубы… и оскалила улыбку, взглянув на Тамару-в-кроличьей-маске.

— Я знаю, что ты чувствуешь. Я чувствую это тоже. Страх. А вдруг ноги развалятся. А вдруг ничего не выйдет. А вдруг мне станет хуже. Вот только я знаю, что, если всё так и оставить — мы навсегда останемся хромыми, и ничего не добьёмся! — и Тамара резким рывком выдернула следующий виток бинта, чувствуя, как хрустят, ломаются шурупы и скрепки, как изнывают и кровоточат от ран ноги. Тамара-в-кроличьей-маске испуганно вскрикнула.

— Не делай этого! Нам Веник запретил!!!

— Ну уж нет! — сказала себе Тамара, чувствуя, как от ужасной боли мутнеет в глазах, а из ног вытекает не только кровь, но и, кажется, жидкий металл. — Нет, мне с тобой это точно необходимо!

— Это нас убьёт!!! — взвизгнула Тамара-в-кроличьей-маске.

Тамара упрямо взглянула на неё.

— Тогда пусть так и будет, — и она сорвала с ног последний слой ужасающих бинтов. Он слез со ступней чуть ли не с самой кожей, и Тамара чувствовала, как болит каждая клеточка, составляющая её ноги; от бёдер до кончиков пальцев, всё пропитала боль, но в этом и была вся суть. Она всё ещё чувствовала ноги, они дышали легко и свободно, они болели легко и свободно.

Выдохнув, Тамара встала и подошла к Тамаре-в-кроличьей-маске, так и не решившейся ударить зеркало и разбить его. Тамара, сделав несколько шагов, бессильно рухнула вперёд и изо всех сил обняла себя. Почувствовала свой запах. Своё тепло. Своё тело. Свою спину. Тамара-в-кроличьей-маске была настолько тёплой, настолько близкой и знакомой, что Тамара чуть не расплакалась снова, потому что почувствовала, что она как будто бы дома.

— Всё будет хорошо, — сказала она себе. — Всё пока что будет хорошо, а если дальше не будет…

— …то мы с этим справимся, — договорила за неё Тамара-в-кроличьей-маске.

Оставшись одна, Тамара поглядела на Стикер в собственных руках, который был ей уже не нужен. Улыбнулась ему, подкинула и растворила в воздухе: контракт был разорван, и теперь Стикеру нечем было съязвить.

— Ну… Мне пора! — сказала Тамара самой себе, отражающейся в зеркале, и сделала шаг вперёд.

— Бабушка! — крикнула Тамара в проём бабушкиной комнаты. — Спасибо!

Бабушка, сидящая в кресле, тепло улыбнулась ей.

— Я знала, что ты справишься.

Тамара стояла в тёмном коридоре. До последнего смотрела, как закроется дверь, и исчезнет за ней бабушкина комната — а затем очутилась в парке. Она лежала на холодной земле, и снег падал ей на лицо.

Вокруг не было ни души. Видимо, Ромка уже ушёл.

Несколько секунд полежав, Тамара поднялась. Огляделась, прислушалась к спокойной тишине зимней парковой ночи — а затем резко подпрыгнула, легко взлетев вверх над тихим городом.