Многоточия

— Иногда я разговариваю с кем-то, — начал посетитель, — а потом мы идём вместе. Или меня приглашают. Говорят: вы особенный, и зовут с собою. А бывает, я сам звоню в чью-то квартиру, словно знаю: меня там ждут. И вправду ждут! Но потом, утром ли, днём, я ухожу. И меня встречает новый дом. Там меня тоже рады видеть. Я перевидел так много жилищ, так много людей, что все они слились в моей памяти в длинные полосы. Линии. Разделённые на отрезки. Вроде музыкальных тактов. Каждый такт — новый человек, новая встреча, новое расставание.

Глаза женщины-психолога странно блеснули, едва он упомянул такты. Матвей подождал, не скажет ли она чего. Не сказала.

— Что проку от такой музыки? Я её забываю. Я плохо помню или вовсе не помню лица, имена, события, а там и годы. Я не уверен, что в точности знаю свой возраст. Тридцать пять мне или пятьдесят? Я даже не знаю, старею ли я. Я к чему-то иду, но не знаю, к чему. Долго ли добираться до неведомой цели?

— Какова протяжённость ваших воспоминаний? Расскажите о последних людях, которых вы помните ясно. Попробуем установить, где начинается ваше прошлое.

— Я редко помню дальше трёх встреч.

Матвей рассказал о старушке, с которой весь вечер смотрел чёрно-белые фильмы. Выключив телевизор, они пили на кухне чай и разговаривали о будущем. Фантазировали, представляли разные картины, воображали перемены, занимавшие ум. В какой-то момент Матвей уснул в глубоком кресле с шершавыми деревянными подлокотниками, а она не стала его будить. Утром они расстались большими друзьями.

— Иногда мне кажется, что люди будут плакать, когда я ухожу. Однако я нарочно вёл записи и отмечал: никто не плакал.

Мальчишка лет четырнадцати, с которым он провёл полдня в парке, читал ему стихи Фроста, а потом Лермонтова. Фроста — про дорогу, что вела мимо леса, Лермонтова — про тучки небесные. И другие читал, Матвей забыл, какие.

— Я слушал. Сам не читал, я помню от стихов одни обрывки. Наверное, в юности я очень любил поэзию, иначе бы не помнил и обрывков. Не могу говорить с уверенностью о прошлом. Мальчик читал и свои стихи. Маленькую поэму прочитал. Наизусть. Нигде не запнулся. Мне б его память! Я думаю, юный поэт со временем напишет стихи получше. Я так ему и сказал. Он не обиделся. «Теперь я точно это знаю», — вот что он ответил.

— Умный мальчик.

— Последней была семья из отца, матери и не родившегося пока ребёнка. Будущего ребёнка.

— Ребёнка из будущего, — невольно поправила Лариса клиента, и у того брови изломались, подпрыгнули.

— Мы разговорились в парке. И я провёл у пары вечер и ночь. Они не хотели, чтобы я уходил, но они и знали, что я остаюсь. В их вещах, памяти. Они понимали, вернее, чувствовали это. Я тоже это понимаю. Сердцем. Объяснить, облечь в слова — нет, увольте. Слишком уж оно нематериально. Почему я прихожу именно к тем, к кому прихожу, и почему мне нужно идти дальше, оставляя позади тех, у кого я побывал, мне неведомо.

— Вы встречаетесь с незнакомыми людьми каждый день? Триста шестьдесят пять встреч в году?

— Берите выше. Не редкость и две встречи в день. Такие-то встречи, такие-то стремительные дни я забываю ещё скорее!

На столе у Ларисы лежал календарик. Картинкой вниз, числами вверх. Двенадцать месяцев, пятьдесят две недели. Сколько в жизни приняла она клиентов? За четыре часа работы (сверх этого не выдерживала) в день, за рабочую неделю, исключая выходной понедельник, за месяц, за год, за все годы практики? Почему-то она никогда не занималась этой арифметикой. И многих ли она хорошо помнит?

Психологи спорят о том, как им называть посетителей их кабинетов: клиентами или пациентами? Как бы то ни было, этот человек — не пациент и не клиент.

— Вероятно, вы постоянно испытываете эмоциональные перегрузки. По достижении психического барьера срабатывает защита. Включается своего рода автоматическая страховка от эмоционального перенасыщения, ведущего к стрессу. Но я бы не рискнула назвать этот барьер ни вытеснением, ни самоограничением, ни аннулированием, ни отрицанием, поскольку очевидно: вы не находите свои переживания негативными.

— Наоборот.

— Очевидно, для вас не характерна и регрессия, ибо нацелены вы в будущее, а не в прошлое.

— Будущее? Я ничего наверняка не знаю. И ничего не могу планировать.

Он вздохнул. Взгляд его сейчас напоминал взгляд ребёнка. Школьника, который не в силах справиться с трудной задачкой.

— Понимаю. Вы пришли за разрешением загадки.

— Или за надеждой на разрешение. Мне нужно хоть что-нибудь!