Многоценная жемчужина

— Тому уж пятьдесят два года, как творил я рукоделие мое, плел большую сетку от комаров. Случилось мне сплоховать, и я весьма досадовал, потому что не мог отыскать, в чем ошибка. Целый день раздумывал я об этом деле и не знал, что предпринять. И когда я так раздумывал се, входит через окно юноша и говорит мне:

— Ты ошибся, так дай мне, я исправлю.

Говорю ему:

— Уходи от места сего и не возвращайся более.

А он отвечает:

— Да ты в убыток себя введешь, коли худо сделаешь вещь-то.

— А вот уж это, — говорю ему, — не твоя печаль.

Паки молвит мне:

— Да жалко мне тебя, что все твои труды пропадут понапрасну.

Тогда я ему:

— Во зло пришел ты купно с принесшими тебя.

А он-то мне на это:

— Воистину, это ты привлек меня сюда, и ты мой.

— Что ты это, — говорю, — молвишь такое?

— Уже три воскресных дня, — говорит, — за тобою, что ты причащаешься Христовых Тайн, тая злобу на соседа твоего.

— Всё-то, — отвечаю, — лжешь ты мне!

А он:

— Не из-за толики ли чечевицы памятозлобствуешь на него? Я же есмь дух памятозлобия, и отныне ты мой.

Услышав сие, побежал я из келейки моей к брату, и поклонился ему в ноги, и примирился с ним; возвратясь же, нашел, что бес спалил и сетку от комаров, и циновку, на которой клал я поклоны, злобствуя на примирение наше.

ГЛАВА 179

Пришли мы к отшельнику авве Иоанну, прозванному Рыжим, и рассказал он нам со слов аввы Иоанна Моавитского.

Была во святом граде инокиня, весьма благочестивая и преуспевшая в служении Богу. И позавидовал деве диавол, и влагает юноше некоему сатанинскую страсть к ней. Дивная же оная дева, усмотрев козни беса и сожалея о юноше, берет в корзинку толику моченых бобов и отходит в пустыню. Так она и юноше устроила свободу от соблазна и спасение души, и себе готовила несмущаемое житие в пустыне. Но через много времени, дабы не осталось неизвестным добродетельное ее жительство, по изволению Божию видит ее некий отшельник в пустыне у святого Иордана и говорит ей:

— Амма, что делаешь ты в пустыне этой?

Она же, ища скрыть от отшельника свой подвиг, говорит ему:

— Прости меня, я сбилась с дороги; но сотвори мне милость, отче, и Господа ради покажи мне ее.

Он же, свыше узнав о жизни ее, говорит ей:

— Поверь мне, амма, не сбилась ты с дороги и не ищешь дороги; ведая же, что ложь от диавола, скажи мне всю правду, чего ради пришла ты сюда.

Тогда говорит ему дева:

— Прости меня, авва; юнец некий соблазнился о мне, и сего ради удалилась я в пустыню сию, рассудив, что лучше умереть здесь, нежели быть для кого преткновением, как и у апостола сказано.

Снова молвит ей старец:

— Сколько же времени прожила ты здесь?

Она же говорит ему:

— По благодати Христовой, семнадцать лет.

И еще отшельник вопрошает ее:

— Чем же ты кормишься?

Она же, показав корзинку с мочеными бобами в ней, говорит отшельнику:

— Вот эта самая корзинка, которую ты видишь, со мною вышла из города, и была в ней малая сия толика бобов; Бог же оказал мне, недостойной, такое промышление, что столько времени вкушаю от них, их же не убывает. И еще знай, отче, как покрывала меня благость Его: все семнадцать лет не видел меня ни единый человек, разве только один ты ныне; я же всех видела.

И, выслушав сие, отшельник восславил Бога.

ГЛАВА 193

Сказывали нам о иже во святых авве нашем Аполлинарии, папе Александрийском, что был он весьма милосерден и сострадателен; пример же тому приводили вот какой.

Был в Александрии некий юноша, сын первых в городе людей; когда же родители его скончались и много оставили ему, в кораблях и золотом, он не был успешен в управлении наследством, но всё потерял и дошел до крайней бедности. Не то чтобы он проел имущество или растратил его, но его разорили многоразличные несчастья на море. Из великого стал он малым, по слову Псалмопевца, рекшего: «Восходят до небес, и нисходят до бездн» (Пс. 106:26); вот так и юноша был весьма возвышен обладаниями, а стал сверх меры унижен.

Меж тем блаженный Аполлинарий, прослышав об этом и видя юношу в толикой нужде и бедности, а притом знав прежде родителей его и помня богатство их, желал утешить его и подать ему хоть малую помощь, но не решался, страшась оскорбить. И всякий раз, как случалось ему встретить юношу, он ощущал уязвление до самых недр души, примечая его запущенную одежду и унылое лицо — признаки крайней нищеты. В такой-то заботе пребывал папа, и вот в один прекрасный день, подвигнутый от Бога, умышляет он дивный умысел, достойный его святости.

Призвав к себе правоведа святейшей Церкви, он наедине спрашивает его:

— Можешь ли ты сохранить одну мою тайну, господин правовед?

— Уповаю, владыко, на милость Сына Божия, — отвечал тот, — что, если ты повелишь мне нечто, не открою того ни единому человеку и никто не узнает от меня, что доверишь ты рабу твоему.

Тогда говорит ему папа Аполлинарий:

— Ступай и напиши заемное письмо на пятьдесят литр золота как бы от лица святейшей Церкви на имя блаженной памяти родителя того юноши, да прибавь и свидетелей, и условия и так возвысь меня ради главу его.