Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

«Мы знаем, как защитить себя, но у нас связаны руки. Мы не можем действовать по своей инициативе. Приказы держаться любой ценой, торжественно отданные войскам и отмененные через несколько часов под давлением обстоятельств, приводят только к тому, что вместо упорядоченного отхода мы отступаем под натиском противника. Это приводит к тяжелым, невосполнимым потерям в живой силе и технике»[453].

Но самым невероятным в зимнем кризисе было, однако, не то, что случилось, а то, чего не произошло. Скверно обмундированные, обмороженные, деморализованные солдаты продолжали держаться. И пусть боевой дух упал ниже предела, лишь немногие в войсках следовали примеру Антона Брандгубера. Вместо того упадочное состояние душ выражалось и до известной степени нейтрализовалось в перепалках и мелких ссорах, насмешках и насилии. Гельмут Паулюс невзлюбил нового офицера, едва переведенного из полкового штаба, «где тот точно никогда не сидел в стрелковом окопе», зато занимался бессмысленными проверками и муштрой, когда они находились на отдыхе ближе к исходу октября 1941 г. Он отчитал Гельмута за состояние его военной формы, а тем временем ротный фельдфебель – еще один «герой тыла» – взбесил бывалого уже воина, осмелившись после четырех месяцев, проведенных без передышки на передовой, назвать его «маменькиным сынком». Даже честно заслуженный Железный крест второй степени не доставлял радости из-за того, что каптенармус, который «сам-то никогда в атаку не ходил, а всегда торчал за полевой кухней», получил такую же награду в то же самое время. В артиллерийском полку Фриц Фарнбахер зачастую ощущал себя нежелательным молодым офицером штаба, очутившимся в роли «вечной служанки» между своими солдатами, с одной стороны, и требованиями старших по званию – с другой. Ему тоже не доставляло радости, что некоторые его солдаты уже хвастались Железными крестами первой степени, когда он все еще носил награду второй[454].

Отец Гельмута Паулюса, ветеран Первой мировой, поспешил внести имя Гельмута в список обладателей Железного креста второго класса, опубликованный в местной газете. Осознавая социальный статус сына, папа принялся уговаривать его подать заявление на офицерские курсы. Даже мать присоединилась к пожеланиям мужа. Как отцу пехотинца, доктору Паулюсу не нравились приоритеты, отдаваемые в обществе и руководстве представителям прочих видов вооруженных сил. В письмах его нашли отражение встречи с сыновьями других людей; те молодые люди служили в люфтваффе и в артиллерии, наслаждались водопадом отпусков и наград, получали право на особую подготовку или даже сдавали экзамены по химии – выбранный Гельмутом для изучения предмет, – тем временем как его сын обливался потом и глотал пыль в окопах. В конечном счете Гельмут почувствовал себя вынужденным объясниться с родителями, довести до них причину нежелания последовать их настояниям – избрать путь, который открывали перед ним служба на фронте и оконченная гимназия. «Сверх прочего у меня нет никакой тяги к военной службе, – написал он с уверенностью, – в мирное время из меня бы вообще не получился хороший солдат». Не тешил Гельмут самолюбия и перспективами повышения, предпочитая равноправие траншей, где можно позволить себе «недостойное солдата и мелкобуржуазное» желание быть оставленным в покое. «Единственное исключение из правила, – спешил добавить он, – это бой, где мне не хотелось бы дать кому-либо повод усомниться во мне»[455].

Но, хотя иерархическая структура мало изменилась со времен Первой мировой войны, популистский этос сделал армию другой – не той, в которой служил и воевал Эрнст Арнольд Паулюс. Гельмут превратился во «фронтовую свинью» (Frontschwein), как солдаты ласково величали себе подобных, и гордился званием закаленной в сражениях «пехтуры» – одного из Landser[456]. Какие бы сложности со старшими по званию у него ни возникали, обер-ефрейтор Паулюс продолжал писать домой: «Я вновь счастлив иметь рядом таких товарищей, с кем через столь многое прошел»[457]. 28 марта 1942 г. – в самой низкой точке падения немецкого боевого духа на Восточном фронте – он с гордостью отправил близким довольно длинный стих, сочиненный одним из его сослуживцев в честь захвата Днепропетровска: