Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Клаузевиц написал эти строки патрону и наставнику Шарнхорсту как объяснение причин ухода в отставку из прусской армии с целью отправиться в Россию воевать с Наполеоном, причем – в ожидании поражения. У него оставалась только романтическая вера в более важную моральную победу и в будущее нации. Далее в том письме, известном как «Признание», Клаузевиц написал: «Даже крушение свободы после кровавой и почетной борьбы обеспечивает возрождение народа. Это семя жизни, которое однажды даст всходы и взрастет новым деревом с прочными корнями»[1004].

Когда Генрих Георге дошел до последнего предложения, скрипки заиграли национальный гимн, сначала тихо, потом все громче, пока не начался отсчет двенадцати ударов, провожавших старый год. Последним зазвенел сразу узнаваемый рейнский колокол. Затем настал черед песни прусских солдат XIX в. «О Германия, высока честь твоя», причем подхваченные хором слова припева «Держись! Держись!» подходили к случаю как нельзя лучше. За сокращенной версией Баденвейлерского марша, в пять минут после полуночи, слово взял Гитлер. Его новогоднее обращение не отличалось пространностью и новизной. Не было и ничего особенно утешительного; речь только усилила владевший многими страх, убеждая лишний раз, что договора о мире ждать не приходится и, как подтвердил сам Гитлер: «9 ноября никогда не повторится в германском рейхе». Он сулил перемены к лучшему, но в подробности не пускался, не давал обещаний о развертывании нового оружия и ни словом не обмолвился о том, как или когда будет положен конец авианалетам союзников. О наступлении на западе он тоже не упоминал, высказываясь о войне в мрачных и апокалиптических тонах. Министерство пропаганды поспешило спустить СМИ установку объяснять отсутствие четких подробностей предпринимаемыми ради безопасности предосторожностями[1005].

Слушая трансляцию на фронте в Курляндии, Курт Оргель думал только о Лизелотте; все выглядело так, словно шла передача «Концерт по заявкам», как в первые годы войны. «Я представлял себе, – писал он ей 1 января 1945 г., – как же это все-таки прекрасно, что мы оба одновременно слушали одного и того же человека! Ты ведь тоже радовалась возможности вновь услышать голос фюрера?» На протяжении всего 1944 г. Гитлер лишь однажды выступал публично, очень коротко, непосредственно сразу после покушения на его жизнь 20 июля. То, что он подошел в тот день к микрофону, вселило уверенность во многих; создавалось ощущение, будто сражение выиграно. Иначе, как рассуждали люди на основе опыта 1943–1944 гг., фюрер бы промолчал. По всей стране составители отчетов для министерств пропаганды и юстиции, равно как и для вермахта, совпадали во мнениях: многие встретили 1945 г. полными радужных надежд на возможность благоприятного окончания войны для Германии[1006].

В Марбурге Лиза и Вольф де Бор думали иначе. Для нее голос Гитлера звучал «глухо, точно из могилы». Они с мужем сидели около рождественской елки, глядя, как медленно тают свечи в подсвечниках, и пили вермут – специальную прибавку к рациону для тех, кому за шестьдесят. Троих их детей – медработников – судьба раскидала кого куда. Младший, Ганс, проходил практику в вермахте на побережье Балтийского моря, в Грайфсвальде. Старший сын, Антон, служивший в танковой дивизии штатным военврачом, находился где-то в отрезанной от внешнего мира Курляндии. Но больше всего родители волновались о дочери, Монике, продолжавшей в течение последнего года сидеть в тюрьме гестапо. К радости матери, в неволе Моника обратилась к вере, используя период одиночного заключения для чтения и молитвы. Совместное перечитывание ее письма с поздравлениями на Рождество немного приглушило страхи родителей, и Лиза не преминула коротко отметить в дневнике их «глубокое впечатление» от того, «как она использовала предоставленные одиночеством возможности не только ради того, чтобы пережить это время, но и возвыситься»[1007].

В Лаутербахе Ирен Гукинг в новом году встала с постели в 5:30 утра – приехал Эрнст. Она воспользовалась его советом и отправила в часть телеграмму с известием, будто их «полностью разбомбили», и уловка сработала. Эрнсту дали десять суток отпуска по семейным обстоятельствам. Ему понадобилась лишь вторая половина дня и ночь на дорогу домой из Эльзаса. Фронт приближался[1008].

15 Крушение