Мода как культурный перевод. Знаки, образы, нарративы

В фильме Джозефа фон Штернберга «Марокко» (Morocco, 1930) Марлен Дитрих появляется в цилиндре. Такая шляпа отвечает ритму игривого обольщения и двойственной сексуальности очаровательной певицы кабаре, которую играет немецкая актриса. Изящная шляпка украшает Одри Хепбёрн в «Сабрине» (Sabrina, 1954), когда ее героиня возвращается из Парижа уже не неуклюжей девчонкой, а светской дамой. Наряду с собачкой, которую героиня ведет на поводке, она становится аксессуаром, способным соблазнить недосягаемого Дэвида Ларраби (Уильям Холден). А большая черная шляпа, которую Хепбёрн носит в «Завтраке у Тиффани» (Breakfast at Tiffany’s, 1961), до сих пор остается эталоном для молодых женщин, пусть даже у них не хватит смелости надеть такой головной убор.

В кинематографе шляпа играет важную роль не только на экране, но и в жизни его культовых фигур. Вспомним широкополую шляпу Федерико Феллини или Орсона Уэллса, на лицо которого неизменно падает тень от шляпы, или Серджио Леоне с его кепкой. Если говорить о женщинах, в памяти всплывают образы Софи Лорен 1970‑х годов в шляпах, сочетающихся с большими темными очками.

Коснемся и анимационного кино: в 1946 году Уолт Дисней снял известный мультфильм, где «оживил» шляпы. Это чудесная история любви двух шляп, у которых есть имена. Он – Джонни Федора; федора – фасон мужской шляпы с широкими полями. Она – Элис Блюбоннет, или «голубая шляпка».

Несомненно, слово «превращение» удачнее всего характеризует влияние шляпы на жизнь как реального человека, так и персонажа фильма. Шляпа способна преобразить невыразительное лицо, окрасить румянцем бледные щеки, скрыть нервозную застенчивость. Именно поэтому шляпа – важный нарративный объект и незаменимый аксессуар для создания образа, особенно кинематографического.

Шляпа выступает как один из ключевых знаков трансформации, происходящей с героиней и рассказчицей в повести Маргерит Дюрас «Любовник» (L’Amant):

Вот как, наверное, было: я примерила шляпу просто так, смеху ради, глянула в висевшее в лавке зеркало и увидела, что мое худое лицо и угловатая фигура вдруг преобразились, перестали быть досадными природными недостатками и сделались, наоборот, чудесными дарами, полученными от природы. Я вдруг поняла, что они желанны. Словно увидела себя со стороны – незнакомку, доступную любому, открытую всем взглядам, в городах, на дорогах, на перекрестках – и желанную. Шляпа моя, я ношу ее не снимая, я владею шляпой, которая создает мой образ, и отныне я всегда буду носить ее (Дюрас 2008).

Героиня, худенькая, как подросток, носит широкополую мужскую шляпу, и эта необычная, оригинальная и несовершенная деталь полностью преображает ее, позволяя ощутить себя кем-то другим. Предмет, пробуждающий у героини новые для нее ощущения, противопоставленные некритичному, стереотипному отождествлению с объектом-мифом, свидетельствует о ее тяге к острым, неординарным, рискованным переживаниям. Эта двойственность, противостояние двух крайностей, необычность вызывают особое эстетическое наслаждение, не привязанное к понятию красоты, но превращающее тело в средоточие переходных процессов и превращений. Эмоции, сопряженные с ношением одежды, похожи на эмоции, сопутствующие переживанию времени, которое оставляет на теле свои письмена. Чувственное приобретает здесь политическое измерение: восприятие, общение, выбор той или иной одежды носят порой характер сопротивления образам, сложившимся в массовом сознании, и попыток поделиться своим видением с другими.

Солнцезащитные очки

Кто сказал, что летом мы только раздеваемся? Конечно, из‑за жары мы сбрасываем несколько слоев одежды, убираем в шкаф колготки, свитера и куртки. Руки, ноги, шея освобождаются от рукавов, брюк и стягивающих горло воротников. Однако на уровне головы происходит нечто странное, любопытным образом обратное этой тенденции. Летом мы не только надеваем шляпы, чтобы не напекло голову, но и надеваем солнцезащитные очки, переключающие внимание с головы на лицо.