Мода на короля Умберто

Нашелся и оскорбленный праведник, кто расценил труд Завитухина как личный выпад и устно заклеймил автора как нечто «чудовищно бесстыдное». В открытом же письме он потребовал объяснения, на каком основании пасквилянт очернил образ добродетельного странника Луки и почему горьковский утешитель назван медоточивым обманщиком.

Завитухин ответил молчанием.

Спор закончился признанием того, что спора не было.

Между тем на каких-то никому не ведомых Порфиритовых островах предприимчивые дельцы наладили производство завитухинского бальзама, и он начал экспортироваться на мировой рынок. Зайдя однажды в аптеку, где когда-то работал, Завитухин увидел очередь доведенных до отчаяния, задерганных мужей, которые надеялись обрести семейный мир в кричащей иностранной упаковке. Ну как тут было не обратиться с критикой Бальзамимпорта в союзнерушимовские инстанции! Через некоторое время т. Завитухину сообщили, что его жалобы на Бальзамимпорт пересланы в… Бальзамимпорт. Наконец, и оттуда пришел ответ на имя т. Повитухина, коего упрекали в консерватизме, советуя прочесть книгу «Молчание в золоте. Опыт экономического расчета» (перевод с порфиритового).

А Завитухин тем временем затеял переписку с академиями наук самых просвещенных стран мира, желая установить единство относительно понятий: «пустословие», «краснобайство» и «дефицит нового мышления». На почте удивились, почему абонентно вялого человека вдруг осадили иностранцы. Особенно изумил почтальонов конверт с маркой государства Порфиритовых островов, который начальница почты вскрыла вовсе не оттого, что совалась в чужие дела, а чтобы перевести бумагу Завитухину. В письме говорилось, что своей деятельностью Завитухин размачивает и подрывает основы академизма. Вскоре президент того же государства прислал ему послание, предлагая провести конгресс у него на островах, в столице Ламазидзудзу, с целью валютной подпитки. Завитухин нашел в географическом справочнике снимок города, окруженного кольцом горного хребта, туманно-синим, как задумчивое молчание. Выбор был сделан.

Никогда еще столь представительный конгресс не молчал красноречивей. На сцене под лозунгом «Не издадим ни одного звука» висели жирно перечеркнутые косым крестом изображения говорящих приборов и фотографии штатных ораторов.

Среди делегатов были вынужденные молчальники, приговоренные к молчанию по суду, сидевшие в тюрьме за разглагольствования и даже отбывшие двадцатипятилетние каторжные работы за анекдот. Приехал с покаянием и президент Кортези, который сорвал голос, наговорив полторы тысячи томов по десять килограммов каждый. В основном же съехались убежденные молчальники и люди с плохо пригнанными челюстями. Прихватил Завитухин и новообращенную Антонину.

Газеты по-разному излагали выступления делегатов. Обозреватель еженедельника «Бармены и питейные массы» утверждал, что вступительное молчание Завитухина не что иное, как обращение к прекрасно-хмельной даме из первого ряда, вид которой взбудоражил самого обозревателя. Некоторых шокировало такое толкование, они возразили, что незачем холостяку обращаться к одной женщине, когда столькие горят желанием нарушить его одиночество. Если Завитухину и есть о чем беспокоиться, так только о том, чтобы их ласки не сопровождались междометиями. Зато Антонину листок приветствовал патетически, поскольку от нее исходил запах пивных дрожжей, солода и патоки. Но подобного рода освещение работы конгресса производило на его делегатов впечатление легкомысленной болтовни.

На самом же деле молчание Завитухина говорило о том, что молчание прекрасно. Оно выражало сопротивление, мудрость, прозрение, революционный взгляд на вещи, беззвучную ликвидацию противоречий, даже антагонистических, нежность и долготерпение. Оно звало к языку жестов, одобряло музыку и печатное слово, потому что они закрепляли молчание. И это поняли и поддержали все участники конгресса, хотя серьезная пресса так и не смогла раскрыть полностью смысл завитухинского безмолвия. Завитухина называли проповедником мизантропии, энтропии, тропической лихорадки, сторонником военных конфликтов и держателем кукиша в кармане. И всем до одного журналиста было неясно, почему Завитухин привез с собой женщину с маской оголтелой противницы тишины. После того как Антонину продемонстрировали на конгрессе в качестве обезвреженной говорильной машины, пресса стала бояться за свое будущее.