Мода на короля Умберто

И вдруг откуда ни возьмись — знакомая! Кормилица зверей Катя. В сатиновом халате, подпоясанная цветастым пояском. Она было начала настоящие тары-бары, но лесничий с отчаянием махнул рукой и едва вырвался, как подоспел Новожилов. Но гость не растерялся и понес, что на язык подвернулось…

Новожилов слушал с интересом, даже с удовольствием. Но, соскучившись, взял да и щелкнул нахального пустомелю по рубашке в том месте, где угадывался книжный переплет. Парламентер ойкнул. Разразился умопомрачительный скандал. Теплая Красная книга была извлечена, и объяснить все это оказалось так же трудно, как уравнять голубя с кабаном. Но лесничий упирался, толкуя, что собственные вещи волен носить где угодно, когда угодно и прижимать их к сердцу сколько угодно. Он не сдавался, пока не вызвали очевидца.

Собственной персоной Петрухин спустился во двор. И, волнуясь, повторил то, что считанными минутами раньше выпалил директору.

Да, примостился в глухом местечке, будто в читалке. Изучал животный мир по книге, даденной Василием Прохоровичем. В аккурат добрался до жужелицы, как услыхал шум машины. Глянул за занавеску — бердюгинец топает на кухню. Петрухин лыжи-то и навострил. На кой ему неприятная встреча? Расспросы, вынюхивания. Он книгу-то положил, а сам — через потайную дверь. За ней и припал к щелке. Ничего не поделаешь, охотничья привычка. Дальше Василий Прохорович знает.

После очной ставки парламентер был с позором изгнан, сколько ни раскаивался, ни сваливал на черта, ни лил слез. Однако слезы его жены, которая подкараулила Новожилова вечером, подействовали сильнее. Скрепя сердце директор дал слово никому не рассказывать о библиографической страстишке папаши-лесничего.

Огласку же история получила благодаря Кате.

Малый-де чин чинарем пришел с покаянием, а Новожилов вампиром пил лесничью кровь, пока не отпал. «Порешить обещался», — выкатив глаза, шептала Катя. С горя малый-де и позаимствовал книгу. Красную, заклинательную. А краснокнижник учуял, бесом сорвался и настиг. Слово «краснокнижник» Катя произносила, опасливо озираясь, и звучало оно в ее пожилых устах как нечистая сила.

С Катиной легкой руки и началось обеление парламентера, да не простое, а до совершенной невинности и чистоты. Кабан же, которого грохнули, коллективной фантазией бердюгинцев и вовсе был сведен на нет и объявлен таинственным. От него не оставили не то что лужи крови, но и мокрой точечки. «А ружейная гильза?» — упорствовал хмурый егерь. И бердюгинцы советовали ему креститься, когда мерещится.

Так был забит главный клин в размолвку бердюгинцев с новожиловцами, в кои, помимо людей, зачислялись отныне дикие звери и птицы.

9

Перед ними лежала земля лицом вниз в самую буйную пору цветения. Глянцевито-сыро темнели пласты, нагроможденные плугом; кое-где вкривь и вкось торчали недозревшие султаны конского щавеля. И это все, что осталось от июньского луга. Не было только крови. Но директору виделась и она — под смачными пластами. Он знал: под ними изувеченные тушки новорожденных зайчат и крошечных птенцов, передавленные скорлупки яиц. То, что могло летать и бегать, спаслось, а беспомощное, несмышленое погибло. Целое поколение пропало зря!

Петрухин озадаченно глядит на обочину, где уцелел осот с чернобыльником и полынью, и, свистнув, качает головой:

— Скот здесь больше не попасешь. А трава стояла по пояс. Может, сеять что собрались?

— Сеять в июне?.. — с усмешкой откликается Новожилов.

И чувство безнадежности делается щемящим: сколько ни старайся, за какой-нибудь час по приказу последнего олуха твои многомесячные труды пойдут прахом.

— А что? — донимает Петрухин. — Наша бабушка хранит про запас освященные семена. На всякий случай. До Еремеева дня, говорит. До двенадцатого июня.

— С керенками в магазин твоя бабушка не ходит?! — зло спрашивает Новожилов, поддев ближний пласт ногой. Скругленный жирный пласт податливо мягок. По нему опрометью бежит угольно-черный жук. — Не понимаешь, что ли, распахали для галочки. Чтобы отчитаться — освоили залежь!

И прошлой весной изуродовали такой же участок. Новожилов ограничился тогда внушением Хаустину — главному агроному колхоза: парень молодой, только-только начал хозяйничать. Хаустин чистосердечно признался: не держал в голове каких-то зверюшек, вот если бы его предупредили…

— До пятнадцатого апреля! — перебил Новожилов.

— Что до пятнадцатого?..

— Пашите, боронуйте, хоть на голове ходите!

Только этого Хаустину не хватало. Каждый будет указывать сроки полевых работ. Он почему-то не лезет в чужую епархию, а в сельском хозяйстве кругом специалисты: что ни едок, то рассуждает.

— До середины апреля еще не начинается гнездование, — объясняет Новожилов со спокойствием человека, повидавшего на своем веку и более самолюбивых новичков. И просит не рваться, а записать два числа: — Либо после пятнадцатого июля, когда все, что держится в траве, бегает, прыгает и летает, само уходит. А иначе урон природе, и ваше трудовое рвение — сплошное злодеяние против диких зверей и птиц.

Хаустин насмешливо поднимает глаза: не шутит ли товарищ директор? Так уж и злодеяние?