Модификаты

Рисве исчез из моей жизни незаметно и совершенно неожиданно. Пока оседали пыль и паника после разгрома базы землян, пока мы с доком и теми, кого удалось привести в состояние адекватности быстрее остальных, оказывали помощь случайно пострадавшим, вычленяли оставшихся ближайших пособников Тюссана, братья держались рядом со мной. Выдирали с мясом уцелевшие двери одиночных камер Естественных женщин, выносили наружу тех, кто потерял сознание от страха и выброса копившегося так долго напряжения. Утихомиривали буквально взбесившихся от ужаса мужчин, чей наглухо запертый корпус мы вскрыли. Построен он был за основной территорией базы, огражденной высоченным сплошным забором, окружен тремя рядами колючей проволоки под током и выглядел настоящим бараком концлагеря, что мне случалось видеть в кино и на исторических фото. Вонь там стояла страшная, мужчины выглядели изможденными и грязными, скорее озверевшими или до невменяемости запуганными животными, нежели людьми и долго не могли понять, что Рисве и Агова пришли вовсе не закончить их жалкое существование, а спасти. А когда наконец осознали, многие бросились неконтролируемой толпой на оставленных в живых охранников, не оказавших активного сопротивления после демонстрации смерти капитана, и растерзали нескольких, прежде чем удалось их отогнать. Предсказание жрицы сбывалось: освободившись, земляне желали больше всего именно мести и крови. Так называемое "женское общежитие" произвело не менее тягостное впечатление, несмотря на строго индивидуальные помещения и стерильную чистоту повсюду. Удобства, светлые комнаты, идеальный уход и кормежка не отменяли того факта, что это была тюрьма или даже, точнее, стойла для племенных животных, как бы омерзительно это ни звучало. Выяснилось, что большинство пассажиров, спавших всю дорогу, садились на борт "Ковчега" уже состоявшимися парами или даже официальными семьями, о чем как-то не упоминалось в новостях, их именовали смелыми молодыми переселенцами, чья первоочередная задача — устройство плацдарма для последующей активной экспансии землян. Но скорее уж теперь это выглядело именно так, как представлял капитан — "золотая молодежь", дети самых сливок общества прибыли сюда, дабы занять лучшие места в новом мире по праву первенства. Впрочем, какая теперь уже разница? Смотреть, как воссоединяются парни и девушки, что прожили больше года буквально лишь в нескольких сотнях метров друг от друга, но ничего не знали о судьбе своих ближних, было тяжело, но гораздо хуже оказалось лицезреть горе тех, кто не находил своих пар. Часы шли в бесконечной суете, разъяснениях, успокоениях, устройстве, разборе завалов, уничтожении подавляющей части оружия и установлении степени вины и опасности жителей основного корпуса базы — замкнутого огромного пятиугольного строения, напоминающего американский Пентагон, с внутренним роскошным двором и бассейном, кухней для элиты, шикарными спальнями, и даже двумя так называемыми "залами удовольствий", на фоне которых каморки для Естественных, обслуживающих — во всех смыслах слова — это непотребное великолепие, выглядели отвратительно убогими кельями. И я даже не сразу ощутила тот момент, когда Агова и Рисве испарились. Просто оглянувшись в очередной раз поняла, что давно уже утро следующего дня и рядом их нет. Все это время я отодвигала мысли о том, каким будет наше прощание и сколько сил мне понадобится, чтобы его пережить и не истечь кровью, суметь отпустить, а не начать остервенело цепляться за моего Глыбу всеми конечностями. И вот, местные Духи решили все это без моего участия, оставив в толпе соплеменников, но абсолютно одинокой. Мой выбор.

Элизабет Кюблер-Росс в свое время писала о пяти стадиях горя при потере близкого человека, и, кажется, я прошла четыре из них до того момента, пока настало время улетать, и странным образом мои внутренние стадии страдания совпали с внешними событиями.

Мое сознание действительно полностью отрицало окончательность ухода любимого, переключаясь на миллион сиюминутных дел, заботу о чужих мне людях, но каждый раз, оглядываясь, я продолжала искать моего энгсина, предвкушая увидеть его сосредоточенный на мне одной взгляд, окунуться в его утешающую улыбку и объятия, когда смотреть на последствия жестокости становилось невыносимо.

Злость же нашла свой выход на третий день, когда мы с доком решили, что все достаточно оправились для объявления о скором неизбежном отлете на родину. Собрав всех, я взобралась на большой бетонный осколок и, потребовав тишины, кратко и четко обрисовала план действий на ближайшее время, озвучив причину: нас здесь не хотят видеть и терпеть, и выбор стоит лишь между обратным полетом и смертью. Я, конечно, ожидала раздражения и непонимания все еще измученных людей, но все же не того потока ярости и неприятия, что обрушился на меня.