Мое безумие

Синклер упирается локтями в стол и наклоняет голову ближе. Я машинально делаю то же самое. Эти зеленые, с золотистыми крапинками глаза смотрят на меня в упор. Они манят, затягивают меня в себя, хотя у меня есть все причины держаться от них как можно дальше. Мои внутренности вновь начинают скручиваться узлом, по коже как будто пробегает ток.

– Расскажи мне что-то, чего я не помню, – тихо говорю я.

Синклер смотрит мне прямо в глаза.

– В самый первый раз, когда я поцеловал тебя, я ощутил вкус твоей души, и она была всем, чего нет во мне… Светом в моей тьме. Радостью среди моих забот. Этот момент навсегда останется со мной. Может, ты и забыла о нас, но я всегда буду это помнить.

От его слов мое сердце летит в тартарары. Я крепче прижимаю к себе Эвелин и задаю вопрос, который, как я знаю, не имею права задавать.

– Синклер, ты любил меня?

Он медленно-медленно опускает руки и буквально прожигает меня взглядом. Мои пальцы невольно начинают дрожать.

– Я любил тебя тогда и люблю сейчас.

17

Возможно, Уэс прав.

Может, мне не стоит копаться в прошлом. Красота первых дней нашего брака постепенно угасала, вырождаясь в отношения, которые неуклонно ухудшались. И если я только-только подхожу к середине нашей истории, то каков ее финал?

При этой мысли я вздрагиваю.

Возможно, время притупило боль и затянуло раны, но теперь я вновь вскрывала их, заставляя себя почувствовать привязанную к моему сердцу боль. Я вспоминаю, что мое сердце больше не бьется. Оно живет словами. Оно в синяках и ссадинах, и иногда мне кажется, что оно вот-вот развалится, но оно все еще живо и говорит:

Мне больно.

Мне больно.

Мне больно.

Но, несмотря на боль, я знаю, что просто обязана все выяснить. Я зашла слишком далеко, и мне нет пути назад… верно?

Плач Эвелин повышается на октаву, и я вздрагиваю. Я кладу ее головку себе на плечо и, шагая по коридору, ласково поглаживаю ей спинку.

– Ничего страшного, – шепчу я. – Все хорошо.

Элис бросает на меня колючий взгляд, но не произносит ни слова.

Кажется, Эвелин только и делает, что плачет. Что бы я ни делала, она все равно продолжает реветь. Я даже напеваю ей на ухо детскую песенку – верный способ заставить ее успокоиться. Но нет. Плач не стихает.

В моей голове крутятся бесконечные вопросы: может, я уделяю ей недостаточно внимания и любви? Может, она больна?

Кажется, чем больше осколков памяти возвращается ко мне, тем сильнее дает о себе знать это странное и ужасающее разъединение, как будто кто-то перерезал соединяющие нас провода. Расстояние между нами продолжает расти. Я понятия не имею, как это остановить.

Прежде чем войти в кабинет доктора Кэллоуэй, я замедляю шаг и беспомощно смотрю дочери в глаза.

– Пожалуйста, перестань плакать, – умоляю я ее.

Она моргает, ее ресницы трепещут. Она тупо смотрит на меня. Плач прекращается, но она ерзает и корчится в моих объятиях, как будто предпочла бы оказаться в чьих-то других, но знает, что этого не произойдет.

– Фэйрфакс – не место для ребенка… – бормочет Элис, прежде чем уйти.

Набрав для смелости полную грудь воздуха, я стучу в дверь и вхожу. Доктор Кэллоуэй здоровается со мной, и я направляюсь к тому же стулу, на котором обычно сижу. Я даже не заметила, как начала воспринимать Фэйрфакс как этакую промежуточную остановку между моей старой жизнью и той, которая дальше ждет меня в этом мире.

Мы проходим через стандартные вопросы, и я даю на них стандартные ответы. Между нами беспокойно кружится энергия.

– Готова к новой партии снимков? – с улыбкой спрашивает она.

Как бы я ни боялась увидеть свое остальное прошлое, я крепко на него подсела. И должна знать все.

– Готова.

– Отлично.

Моя папка уже открыта перед ней. Она вытаскивает всего три снимка.

Первое фото: Уэс и я. Сидим друг напротив друга. Бокал перед моей наполовину заполненной едой тарелкой полон. Бокал Уэса пуст. С улыбкой на лице он подался вперед и смотрит прямо в объектив. Но все это фальшиво, за улыбкой нет никакого чувства, лишь тьма, от которой по моей коже пробегают мурашки. Выражение моего лица совершенно иное. На нем ни тени улыбки. Ни намека на счастье. Я как будто остолбенела, а в моих глазах застыл страх.

– Следующее фото, – говорю я слишком громко.

Второе фото более старое. Края снимка загибаются внутрь, изображение имеет легкий желтоватый оттенок. Это фото маленькой девочки. За ее спиной типичный задник фотоателье. На ней сине-красное клетчатое платье с черным кружевом по подолу. Пухлые ножки в черных колготках. В волосах широкая красная лента с бантом больше ее головы. Она широко улыбается фотографу. Я ловлю себя на том, что в ответ смотрю ей в глаза.

– Это я.

Доктор Кэллоуэй не отвечает. Я нарушаю наш распорядок, но мне приятно, наконец, узнать что-то, прежде чем воспоминания накроют меня с головой. В нашем доме у моей матери имелась увеличенная копия этого снимка в рамке, рядом с портретом моего брата. Она, бывало, смотрела на него с любовью, с легкой улыбкой на лице. В детстве я никогда не понимала смысла этой улыбки, но теперь, когда у меня есть Эвелин, понимаю.