Мое безумие

Я сжимаю край раковины и, понурив плечи, глубоко вдыхаю. Затем включаю воду и смотрю, как прозрачная струйка кружится вокруг сливного отверстия. Делаю еще один глубокий вдох, набираю пригоршню воды и ополаскиваю лицо. На ощупь беру полотенце – оно всегда висит слева от меня – и промокаю кожу насухо. Когда я смотрю в зеркало, я вижу себя, но не такой, как на самом деле. На мне та же одежда, что и в тот день, когда мы переехали в дом. Мои глаза, которые обычно совершенно пусты, теперь полны страха.

Я смотрю на юную Викторию.

Она такая красивая, что, когда она мне улыбается, я прислоняюсь к раковине, чтобы не упасть.

Она знает, что ее волшебная сказка не такая, какой она ее себе представляла, но все равно не теряет надежды. Я вижу это в ее глазах. Юная Виктория верила в любовь. Она не знала, что станет одной из тех душ, которые предали.

Она не знала.

Я протягиваю руку и прослеживаю в зеркале черты ее лица. Мое сердце идет трещинами от боли.

– Что случилось с нами? – шепчу я ей.

Она наклоняется. Я напрягаюсь, готовая к тому, что она протянет руку и затащит меня в свою жизнь.

Но она этого не делает.

Я моргаю. Ее образ мгновенно исчезает, и я снова смотрю на себя.

Раздается резкий стук в дверь. Я оборачиваюсь. Внутрь заглядывает медсестра. Слава богу, это не Элис, а гораздо более приятная сестричка дневной смены.

– Просто проверяю, как ты.

Я не готова выйти из ванной. Я не готова встретиться со своей дочерью. Будь у меня возможность просидеть здесь весь день, я бы так и сделала.

– Хочу быстро принять душ, – лепечу я.

Медсестра кивает.

– Ладно.

– Но можно мне бритву? Мне нужно побрить ноги.

Я женщина, мне под тридцать, и я прошу разрешения воспользоваться бритвой. Если не брать в расчет прошлое, наверное, это самое печальное, что я слышала в своей жизни.

Медсестра сомневается. Кто знает, вдруг у меня на уме самоубийство?

– Я не собираюсь резать вены или что-то в этом роде, – поспешно добавляю я.

Наконец она кивает.

– Хорошо, но я должна стоять прямо за дверью.

Она уходит и через несколько секунд возвращается с розовой бритвой. Интересно, у них тут кладовка, под завязку набитая розовыми бритвами?

Я закрываю за собой дверь и включаю душ. Он выпускает холодные струи, но постепенно вода становится теплее. Я быстро сбрасываю одежду и вешаю на крючок на стене. От холодного воздуха я вся покрываюсь гусиной кожей.

Я захожу в душ и задергиваю занавеску. Теплые струи бьют по телу. Мышцы мгновенно расслабляются. Я закрываю глаза и запрокидываю голову, подставляя под воду волосы. Когда они основательно намокают, я медленно поворачиваюсь, чтобы вода намочила каждый дюйм моей кожи.

Это безумная мысль, но мне невольно подумалось, что если простоять здесь достаточно долго, возможно, вся эта тьма вокруг меня – застрявшая внутри меня – смоется. Я начинаю понимать: правда имеет свою цену. И больше всего на свете ей нужен ваш рассудок.

Он заманивает вас обещаниями подарить вам свободу, но если вы посмотрите на мелкий шрифт, то он оставит вас наедине с вашими сомнениями и страхами, и вскоре вы почувствуете, что сходите с ума. Иногда она вмешивается и спасает вас. Иногда нет.

И все, что я переживаю заново, лишь добавляется к старой боли.

Как будто чем больше воспоминаний возвращается ко мне, тем громче становятся голоса. Но порой мне кажется, что они будут звучать громче, пока я окончательно не восстановлю мельчайшие подробности своего прошлого. Потом они умолкнут.

16

На следующий день во время обеда я тихонько баюкаю Эвелин – скорее для того чтобы заглушить голоса в моей голове, чем успокоить ее. Если напевать достаточно долго, то назойливые голоса исчезают. Но я знаю: это лишь временная передышка.

Но они вернутся. Они всегда возвращаются.

Вокруг меня пациенты либо едят, либо просто размазывают еду на тарелках. Стоит тихий гул разговоров. Некоторые пациенты, как я, все три приема пищи сидят за одним и тем же столом. Остальные садятся где угодно. Они немного говорят, но никогда слишком долго. Большую часть времени мы все едим в тишине. Фэйрфакс не то место, чтобы заводить себе верных друзей.

Риган сегодня сидит напротив меня. Во время еды она почти не произносит ни слова.

– Прекрати свое гребаное мычание! – огрызается она.

Если бы она слышала голоса в моей голове, то, возможно, поняла бы. Я просто смотрю на нее и назло ей напеваю еще громче.

– Серьезно тебе говорю, прекращай! А не то я отрублю себе уши и швырну их в тебя! – Для пущей вящести Риган берет пластиковую вилку и угрожающе подносит к своему левому уху.

– Не слушай ее. По-моему, это красивая мелодия. Что это за песня?

От неожиданности у меня перехватывает дыхание. Я поднимаю голову и вижу Синклера. Он стоит возле моего стола. Риган опускает пластиковую вилку и нахально пялится на него. Я ее не виню. В черных брюках и рубашке с расстегнутым воротником он выглядит настоящим красавцем.

– Привет, – тупо говорю я.

– Привет. – Синклер улыбается и указывает на пустой стул напротив меня. – Можно сесть?

Я радостно киваю, словно китайский болванчик.