Мое безумие

Мне были видны только его опущенные ресницы, поскольку его глаза были закрыты. Его волосы даже в лунном свете казались угольно-черными. Гладкая кожа была матовой, отчего мышцы под ней казались еще рельефнее. Я видела, как напрягаются сухожилия в его руках. В нем была сила, о которой многие мужчины могли только мечтать.

Он мой. Он целиком и полностью мой, – думала я.

Я так громко стонала, что Синклер прикрыл ладонью мне рот.

– Знаешь, что со мной делают эти звуки?

Я на миг открыла глаза, чтобы посмотреть на него. И увидела его горящий взгляд.

– Они заставляют меня трахаться сильнее, входить в тебя еще глубже, так что ты кричишь мое имя так громко, что его все услышат.

Мои руки, обвивавшие его шею, внезапно лишились опоры. Синклер рывком схватил их и прижал к изголовью кровати. Мои запястья утонули в его огромных ладонях. Он был во мне так глубоко, что я едва могла дышать.

Я уже не владела собой.

Мои пальцы царапали воздух, я задыхалась. Мышцы напряглись, тело выгнулось дугой. Я чувствовала, что кончаю, и это было полное блаженство, какого я никогда не знала раньше.

Мне хотелось закрыть глаза, но я не могла оторвать их от глаз Синклера. В какой-то момент я даже ощутила легкую дрожь паники: эмоции, бурлившие во мне, грозили взорвать меня изнутри.

Это был соитие душ. В нем была важна не столько физическая сторона, сколько пронизывавшие нас чувства. Каждый вдох звучал, как будто усиленный микрофоном.

Мы продолжали смотреть в глаза друг другу, даже когда я кричала и его имя слетало с моих губ.

Наконец Синклер повалился на меня, и я поняла: мое сердце принадлежало ему задолго до того, как я сама узнала об этом.

Ради него я готова умереть. Ради него я готова убить.

Я любила его больше жизни.

Я не могла его отпустить. Я нашла мужчину, который мог раздеть меня одним взглядом. Стоит ему заговорить, как я уже не принадлежу себе.

Он пробудил во мне ту, о существовании которой я даже не подозревала.

30

Ноябрь 2015 года

С момента моей вспышки прошло два дня. Все, в том числе и другие пациенты, обходили меня стороной, глядя на меня как на заразную. Когда вас боятся даже другие пациенты, вы понимаете: с вами явно что-то не так.

Во время завтрака и обеда я держусь тихо, отлично осознавая, что каждое мое движение находится под зорким оком медсестер. Я чувствую спиной холодные глаза Элис, они буквально прожигает дыры в моей одежде. Во время групповой терапии я сижу неподвижно, прижимая к себе Эвелин. Она сидит у меня на коленях, не проронив ни звука. Похоже, она чувствует изменения в моей личности, как ищейка, берущая след.

Сейчас время арт-терапии. Каждый стол в дневной комнате превращен в арт-станцию. На каждом – ножницы с тупым концом, мелки, фломастеры, клей, цветные карандаши. Многие пациенты погружаются в свое искусство. Я никогда не была фанатом рисования или изготовления поделок. Но сегодня я стараюсь. В итоге я получаю радугу, которая выглядит так, будто ее создал кто-то в хорошем кислотном улете.

За столом напротив меня сидит девушка. Она берет у другого пациента степлер. Вытащив скрепку, она пытается нацарапать на своей коже какие-то слова. Медсестры тотчас окружают ее и отнимают у нее скрепку. Девушку выводят в коридор, но я успеваю заметить поспешную попытку членовредительства. Буквы О и Н ясны как божий день, из них вытекает темно-красная кровь.

Какова же остальная часть ее сообщения? Я никогда этого не узнаю. И не хочу знать.

Риган сидит за другим столом. Когда я только вошла в комнату, она подмигнула мне прежде, чем Сьюзен увела меня прочь от нее.

– Очень мило, Виктория. Очень мило, – говорит учитель рисования. Если не ошибаюсь, эта женщина, которая приходит сюда каждый вторник, учитель рисования в местной средней школе.

Я киваю.

– Что это такое?

– Это радуга.

– Но что это означает для Виктории? – Она выразительно хлопает себя по груди. – Что внутри тебя, что есть только свет и цвет?

Ее слова – клише, они как будто украдены из методички. Но я стараюсь принять их близко к сердцу. Да-да. Я наклоняю голову и пристально смотрю на мой безумный рисунок. Но сколько бы раз я ни смотрела на свою радугу, я не вижу в ней света, о котором говорит учительница рисования.

Равновесие в моем мире колеблется. Мысли и воспоминания скользят туда-сюда, и я не знаю, что думать и чему верить.

Сеанс арт-терапии заканчивается. Клочки бумаги подняты с пола. Материалы убраны в шкаф. Дневная комната пустеет. Осталось всего несколько человек. Я одна из них.

В комнате отдыха работает телевизор. Идет какая-то «мыльная опера». Ее смотрят только сидящие здесь медсестры. Я скучающим взглядом таращусь на экран.

Какой-то мужчина о чем-то горячо спорит с женщиной. Та выглядит растерянной и сбитой с толку.

Скрипнув по полу ножками стула, я отталкиваюсь от стола и встаю. Внутри меня бурлит и клокочет энергия и никак не хочет успокоиться. Я расхаживаю из угла в угол. Я чувствую себя никчемной. Бесполезной и праздной. Мне нужно что-то сделать. Если мне никто не поможет, я помогу себе сама.