Мое не мое тело. Пленница

Сам не верил, что мои губы произносят это. Но еще кошмарнее было осознавать удовлетворение глубоко внутри. Оно разливалось, будоражило. Гудело, как зажатый в кулаке шмель. Я чувствовал себя изменником, который посмел восстать против архона. И неумолимо грызло детское чувство, словно я, наконец, восстаю против собственного отца. Он будто преследовал даже после смерти. Смотрел. Осуждал. Я до сих пор ощущал на себе его тяжелый взгляд. Я потерпел крах. Зорон-Ат потерпел крах. Но ни капли сожаления. Я приму исход, который выберет архон. Даже если это Ариш-Андил. Зато теперь все обрело ясность, простоту. Тарис станет моей наградой, а потом… Я не запятнал собственной чести, я шел до конца и никогда не нарушил бы своих клятв, не отрекся от Этери, что бы ни клокотало внутри. Остальное — в руках архона.

Теперь я не думал ни о чем, кроме Тарис. Я получил это право. Даже сейчас она будто стояла между мной и Абир-Таном. Я не верил, что она утратила наир. Я отчетливо чуял его прошлой ночью… если только не находился между сном и явью. Наиром можно управлять. Приглушать и отпускать. Редкий навык. Вдвойне редкий, если учесть редкость самого наира. Но девка Абир-Тана это умеет… Девка Абир-Тана…

Я посмотрел в его широкое лицо. Абир-Тан уже раскраснелся, сидел пунцовый, будто потерянный.  Словно в плену нездорового блаженства.

— Так что ты мне скажешь? Ты допросил свою девку?

Абир-Тан кивнул:

— Все, как я и предполагал. — Он повел бровями: — Но ведь ты можешь допросить саму Тарис.

Я покачал головой:

— Она утверждает, что почти ничего не помнит.

— А что говорит толстяк?

— Он сам ни черта не знает.

Я молча ждал ответа, но Абир-Тан не торопился. Вновь приложился к бокалу, причмокнул:

— Фира хотела укрыться в подвале, столкнулась с ней во дворе, когда та уже вышла. Пыталась помешать, позвать солдат. Но твоя Тарис пригрозила пистолетом и вынудила Фиру пойти вместе с ней. Вероятно, пыталась получить заложника.

Все это представлялось полной чушью, но Абир-Тан, кажется, верил. Или хотел верить.

— Где она взяла пистолет? Чей?

Он пожал плечами:

— Там был полный бардак. Могла вытащить у убитого или раненого. Теперь не узнаем — оружие осталось в лесу.

Я помолчал понимая, что эта версия едва ли выдерживает критику:

— Похоже, они держались вместе. Старуха сказала, они ладили.

Абир-Тан отмахнулся:

— Именно поэтому Фира получила пулю?

— В ногу. Так промахнуться с нескольких шагов…

— Эти женщины не привыкли убивать. Рука дрогнула…

Напирать было бесполезно. Абир-Тан так боялся потерять свою девку, что охотно верил всему. Он будто ослеп. Пес с ним, меня интересовало только одно — кто открыл замок? Я должен найти эту крысу и наказать, даже если это будет…

— Что говорит Кьяра?

Абир-Тан усмехнулся. Он уже захмелел, почти дошел до кондиции.

— Всячески обходит этот вопрос.            — Он облокотился на стол, подался вперед, прищурился: — Прости ты ее. Ведь теперь это не имеет значения.

— Ты в своем уме?

— Она слишком любит тебя. Готова на любую глупость.

Я покачал головой:

— Это не оправдание.

— Просто отошли. Это станет для нее самым большим наказанием. Не хочешь сам — поручи это мне.

— Откуда такое мягкосердечие? В первый раз вижу, чтобы ты кого-то выгораживал.

— В конце концов, она ни в чем не созналась.

Я поднялся, намереваясь уйти:

— Значит, сознается.

Абир-Тан мгновенно побелел:

— Не дури. Просто отошли!

Я молча вышел — закончилось терпение. Абир-Тан набрался, и разговор терял всякий смысл. Но мне и не хотелось сейчас думать об этом. Я думал только о Тарис, видел только Тарис. Но будто изводил сам себя. Теперь между нами никто не стоит.

Глава 19

Я запомнила, как возвращалось зрение. Будто наступало утро. Но слепота не была непроглядно-черной.  Я видела черно-синюю муть, словно подсвеченную бледным рассеянным светом. Синеватым. Будто я застряла в плотном темном тумане. Ровном и однородном, в котором взгляду не за что зацепиться.

Должно было быть одуряюще страшно. И было, где-то глубоко внутри. Кольнуло, будто всадили ледяную иглу, которая тут же растаяла от тепла моего тела, сменившись пугающим спокойствием. Я всегда вспыхивала, как спичка, малейшее волнение могло надолго выбить меня из колеи. Шальная секунда стресса — но, чтобы прийти в себя, порой нужны были часы. Иногда бабушка даже давала мне валерьянку. Особенно тогда, когда я так сильно переживала, что не могла уснуть. И я будто покачивалась на приятных теплых волнах. Тревога отступала.

Ответ казался очевидным — жирный медик чем-то накачал меня. Каким-то чудовищным успокоительным, которое отравило кровь. Но даже самое сильное воздействие не может длиться вечно. Рано или поздно действие препарата ослабнет. И я боялась даже вообразить, что будет тогда. Боялась паники. Я не хотела разрушаться в истериках и слезах. Мне дали еще один шанс, и я должна им воспользоваться. Я больше не думала о побеге. Две попытки — одна безумнее другой. Это невозможно.