Мое не мое тело. Пленница

Мне уже было плевать, что Питер слышит меня, думает, что я говорю с ним. Какая разница. Самое главное, чтобы меня услышала Этери. Только в ней я видела сейчас хоть какую-то поддержку. Но что могла она? Она была еще беспомощнее меня и могла лишь «орать» у меня в голове.

Наир едва не перешиб дыхание, прокатил по телу плотной вибрацией.

«Дай мне свои руки. Ты не справишься с ним, а я справлюсь. Я знаю, куда бить».

Питер расстегнул платье до пояса, сдвинул бюстгальтер и вцепился в мою грудь. Сжимал соски, заставляя меня выгибаться от боли. Присосался губами и прикусил так, что из глаз едва не брызнули слезы. Я запрокинула голову:

— Как? Скажи, как!

«Расслабься. Представь, что руки не подчиняются тебе. Отдай их мне».

Звучало просто, но добиться этого было почти невозможно. Я инстинктивно сопротивлялась, напрягалась, извивалась. Не могла даже на мгновение допустить мысль, что податливо обмякну в его руках.

«Ну же! Дай мне свои руки! Впусти меня! Не знаю, как ты, но я не хочу быть оттраханной этой недостойной тварью! Впусти меня!»

Она твердила, как заклинание.

Питер приподнялся, потянул меня на себя, развод ноги. Еще пара мгновений — и он изнасилует меня.

Не знаю, о чем я думала. Руки безвольно повисли плетьми. Я смотрела в пыльный потолок, с которого свисали густые тенета. И мне казалось, что я умираю. Он уже шарил пальцами между ног, пытаясь нащупать чувствительное место. И я позволяла. Нажимал так, что хотелось завыть от омерзения. Мне казалось, что я  лежу на трескучем морозе, и меня заваливает снегом. Еще немного, и насыплет целый холм. Как свежую могилу.

Вдруг мои руки взметнулись. Одно молниеносное движение куда-то к шее Питера — и он упал на меня всем своим весом. Без сознания. А, может, замертво. Я с легкостью свалила его с себя, с ужасом понимая, что это делаю не я.

Кажется, мои руки больше мне не принадлежали.

Я села, одергивая платье. Смотрела на Питера в каком-то тупом оцепенении:

— Ты убила его?

Этери фыркнула:

«Нет. Добить?»

Я снова и снова тянула платье. Покачала головой. Слишком поспешно для осознанного решения:

— Нет.

«Жалеешь его, что ли?» — кажется, мелькнуло удивление пополам с презрением.

Я снова покачала головой, но теперь вяло, неуверенно:

— Нет… Не хочу брать это на себя.

Пальцы теребили край подола. Мяли снова и снова, комкали, перетирали, издавая отвратительный сухой шорох. Меня передернуло от этого звука. Так же, как когда проводишь краем ногтя по сгибу бумаги. Аж ёжилось все внутри.

«Какая глупая чувствительность. Тогда просто отрежу яйца».

Я чуть не подскочила:

— Ты с ума сошла!

«По-твоему, он не заслужил?»

Мои пальцы разжались, отпуская подол, руки взлетели и принялись обшаривать кобуру Питера, нащупали холодную рукоять пистолета. Рядом, в ножнах, был приторочен нож с широким мясницким лезвием. Я сжала обмотанную кожаным шнуром рукоять, медленно смыкая пальцы.

Точнее… не я.

Я умирала от ужаса и какой-то вселенской беспомощности. Все отошло на второй план. Я чувствовала все касания, но движения были не моими, побужденными чужими желаниями. Я закаменела от полнейшей растерянности. Никак не могла осознать. Все смотрела и смотрела на руки. Видела, но не верила.

Пальцы покрепче перехватили рукоять ножа. Я вытащила его из ножен, пару мгновений покрутила перед глазами, глядя, как в тусклом исширканном металле отражаются бледные скупые блики. Руки метнулись к ремню Питера.

— Не смей… — голос едва вырывался, звуки липли к пересохшим губам. — Не смей!

На мгновение показалось, что возвратился контроль, но лишь показалось. Видимо, Этери на миг ослабела от смеха:

«Кишка тонка?»

— Верни мне мои руки.

Она будто не слышала:

«Чего ты боишься? Никогда этого не делала? Ведь все бывает впервые… Боишься крови? Или битый ген и впрямь превращает вас в бесхребетные ничтожества?»

— Это варварство.

«Я — дочь архона. — «Голос» звенел. — И этот грязный скот поплатится. Он посягал на мое тело. Пожалуй, отрежу все целиком. А ты смотри. Не пропусти ничего».

Руки дрогнули, пальцы сжали рукоять ножа.

— Это не твое тело.