МОЕ ПАДЕНИЕ

Когда я понял, что меня не посадят, я решил уехать назад на Кавказ, надолго, теперь и смысла не было возвращаться. Но не тут-то было, Дюймовочка, меня туда не пустили. Мне майор сказал, что ему смертники не нужны. Чтоб здесь оставался. А еще лучше, отпуск взял. А потом он решит, куда меня определить. В нашу квартиру я не вернулся. В новую поехал. Я остался в тишине в пустой квартире. Бродил из угла в угол. Пил, много пил. В недельный запой ушел. Квартира стала своеобразной добровольной тюрьмой для меня. Ко мне кто-то приходил, тарабанил в двери, но я никому не открывал. Я перестал чувствовать себя, свое тело, а самое главное – сердце, я его не слышал. Я был мертв. Все время задавался одним и тем же вопросом. Почему? Почему так? Если она разлюбила меня или вовсе не любила, почему не сказала? Почему всадила нож в спину?! Но ответов так и не находил. Эти вопросы я кричал в пустые стены, орал во все горло, но мне никто не отвечал. Разгромил все двери, косяки, стены. Бил их кулаками, пачкая своей кровью. Но физической боли не ощущал. Душевная боль притупляла все чувства. Иногда мне казалось, что она здесь, со мной, в другой комнате, я даже слышал ее голос, чувствовал ее запах. Я сходил с ума. И мне было хорошо в моем безумии. Через неделю моего добровольного заточения ко мне пришел Роберт. Ну, как пришел. Просто вышиб дверь к чертовой матери. Еще сутки пил вместе со мной, слушая мой бред и скулеж слабака. А потом вылил весь алкоголь в раковину, забрал деньги, карты, чтобы я не смог купить еще. Я тогда кинулся и на него с кулаками, чтобы не смел учить меня жить. Но за неделю беспробудного пьянства, мой организм ослаб. Роберт скрутил меня в два счета и сказал, что если я хочу загнуться здесь, топя свое горе в алкоголе и скуля от жалости к себе, то он, конечно, не смеет мне мешать. Но только вот легче мне не станет, а этим тварям, тем самым я покажу свою ничтожность. И еще дохрена чего наговорил, философ хренов. Но, его слова вразумили меня. Пить беспробудного я перестал, в порядок себя привел. Но ушел в полный отрыв. У Роберта даже есть свая теория по этому поводу. Он делил мое состояние на стадии. Вот эту стадию так и назвал – «пустится во все тяжкие». И я ушел в загул еще на пару месяцев, не вылезал из клубов. Мой режим был прост: утром спортзал, вечером очередная шлюха, иногда две или три одновременно. Когда осточертело все, мой отпуск подошел к концу, но я уволился из ментовки.

Вот тогда-то я и решил свое агентство открыть. Ушел с головой в эту идею. Роберт ржал тогда. Постоянно Шерлоком меня называл, другие дела предлагал, говорил, что моя ментовская шкура может другим людям пригодиться. Он тогда в криминальных кругах находился, на тестя своего работал. Роберт смеялся, но помогал. Он хорошо мне помог и связями, и финансами. Все, что у меня тогда было, я на лечение и реабилитацию Стаса отдал. И первых клиентов он мне подгонял. И репутацию обеспечил. Так что я, считай, ему обязан, хотя он говорит, что рассчитались мы давно, что, мол, я и так для него много сделал. Но это – ничтожно мало. Он вытащил меня из болота, в которое я сам себя тянул.

Пока я с головой в новое дело ушел, братец мой старший на ноги поднялся, очухался и даже помышлял клинику себе новую, свою открыть. Тогда еще зрение не ухудшилось у него из-за осложнений. А еще через пару месяцев я узнал, что женятся они. Что я испытал в тот момент? Я как будто опять вернулся в тот день. Но. Я учился себя контролировать, держать эмоции в себе и глубоко закапывать. С Кристиной я больше не виделся. Я ужасно боялся ее случайно встретить, наткнутся на нее. Не за себя боялся, за нее. Потому что боялся ее убить. Во мне тогда еще все кипело. Но по истечению времени, я не просто хотел ее быстро придушить – я хотел делать это медленно, долго, методично. Уничтожить, растоптать, унизить. Я боялся своих желаний, и ночных порывов найти ее и воплотить свое безумие.