МОЕ ПАДЕНИЕ

А дальше ни черта не помню. В ушах кровь собственная шумит, пульсирует. Очнулся уже на кухне, когда холодная водка горло обожгла. Опрокинул в себя почти всю бутылку, швырнул ее об стену. Через несколько минут на шум брат прибежал, и эта мразь с ним. Меня увидела и вскрикнула от испуга. Я этой твари выйти приказал, а брата остаться. Он сказать что-то хотел, я не позволил. Достал бутылку коньяка, налил ему, пить заставил. Стул рядом с ним поставил, спинкой повернул к нему, сел, руками спинку обхватил, чтобы хоть какую-то опору найти. Чтобы не трясло как в лихорадке. В глаза ему долго смотрел, и даже еще тогда не до конца осознавал произошедшего. Стас сам начал разговор. Просил ее не трогать. Что, мол, нам надо как мужикам разобраться, а я молчал, представляя, как пальцы ему ломать буду, медленно, один за другим, а когда пальцы закончатся, за руки и ноги возьмусь. Смотрел на него и не верил, что он – мой брат. Мне бы гораздо легче было, если бы это был кто-то другой, похрену кто. Только не он! Он говорил, говорил, и с каждым словом подписывал себе и ей смертный приговор. А я молча слушал, не смея перебивать. Все ждал, когда конец этому придет. Он рассказывал, что имеет эту тварь уже почти два года. Правда он заменил слово «имеет» на «мы встречаемся». Что все началось, как только я в командировки стал уезжать. Что он ее любит и она его. Что они вместе отдыхали на Мальте прошлым летом, пока я служил на благо родине. Все ее новые побрякушки – это его подарки. Что такую женщину как она, надо холить, лелеять и осыпать бриллиантами, чего я дать ей не могу. Мол, она давно хотела от меня уйти, но боялась, жалела меня и прочий мне не понятный бред. Но спускным механизмом к последующим моим действиям послужило не это. Я не знаю, зачем, не знаю, что его с подвигло мне это поведать. Но выяснилось, что когда я застал ее больной, она была вовсе не больна. Эта мразь последняя сделала аборт. Она убила моего ребенка. Ребенка, о котором я мечтал, мою плоть и кровь. И только потому, что он был МОЙ! А у нее были другие планы. Все это Стас говорил с таким пренебрежением, как будто не о ребенке говорит, а о ненужном куске дерьма, от которого они поспешили избавится. Перед глазами пелена красная стояла. Я половины не помню, все яркими вспышками в голове мелькает. Мне сдохнуть охота было. Но прежде их с собой в ад забрать, в одном котле вариться.

У меня сорвало все планки. Безумием с головой накрыло. Помню, как нанес первый удар в челюсть, от чего брат на полу оказался. Налетел на него сверху. Он не сопротивлялся. Стас всегда был слабаком, ему бы и одного удара хватило. Но меня было уже не остановить. Превращал его лицо в кровавое месиво, методично, удар за ударом отбивал почки и печень. И знаешь, Дюймовочка, я получал от этого удовольствие. Смотрел, как его кровь разбрызгивается под моими кулаками и получал от этого истинное удовольствие. Стас валялся подо мной, скулил, хрипел, но мне было мало. Я уничтожал его до тех пор, пока он не задергался подо мной и изо рта его пена вперемешку с кровью потекла. Сквозь красную пелену слышал ее голос. Она цеплялась за мои плечи и умоляла остановиться. За этого ублюдка просила! Истерически кричала, чудовищем меня называла. Да, я был чудовищем, безумным зверем в стадии бешенства. Думал, что убил его. Но в тот момент, мне было мало даже этого, я хотел воскресить его, и заново уничтожить, но уже медленно, смакуя каждый момент его агонии.

Когда я думал, что с братом уже покончено, я переключился на эту тварь. Она ползала вокруг Стаса, истерически рыдала, проверяя его пульс. Рывком поднял ее с пола, схватил за горло, припечатывая к стене. Смотрел в глаза и видел в них панический ужас. Она не сопротивлялась, только скулила, чтобы я ее не трогал. Сжимал медленно пальцы и смотрел, как она бледнеет. Я задал ей только два вопроса: почему и за что она убила моего ребенка? Кристина молчала. Нет, она пыталась что-то сказать, но я не позволял. Скорее, сам себе эти вопросы задавал. Как я мог тварь такую полюбить? Как не разглядел в ней мразь последнюю? Я видел, как из этой шлюхи жизнь медленно уходит, она уже не хрипела почти, глаза закатывала, и синеть начала. Я и не думал руку разжимать. Я наслаждался. Наслаждался мыслью, что скоро ее сердце перестанет биться. В груди моей боль разливалась и травила меня своим ядом. Я и рад был бы тогда руку разжать, но тело меня не слушалось, мое безумие требовало довести все до конца.