Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

— Зачем так упрощать? Режиссер должен был глубже вникнуть в произведение Пуймановой. И редакторы тоже проявили недостаточно серьезное отношение к делу. Не изучили книгу, как следует. Эта… как ее… Пуйманова — классик, не может быть, чтобы у нее в книге чешский рабочий класс был представлен так мрачно. Оставить это так нельзя. Надо собрать заседание на студии, проработать как следует группу за халатность, чтобы другие впредь знали. Режиссера понизить в категории.

На мои настойчивые вопросы, чем изучение книги могло помочь изменить изображение, следовали уклончивые ответы, из которых я поняла, что начальство само осознает шаткость своей позиции. И что эта позиция не его. А чья?

Мне было свойственно «интеллигентское самокопание». Так назывались проблески совести, чтобы отбить к ним охоту.

— Тогда я заявлю на заседании, что разделяю несуществующую вину, — мрачно сказала я.

— Этого нельзя делать! — поспешно предупредил заместитель начальника главка Д. — Это уронит честь мундира.

На другой день все, словно по щучьему велению, стало спускаться на тормозах. Мне было сказано, что режиссера понижать в категории не будут, он отделается лишь выговором, если проявит самокритичность. А разгромное заседание на студии — хочешь не хочешь — провести придется (чтоб впредь неповадно было).

Я позвонила режиссеру Э. Волку и сказала ему о замене кары. Он был счастлив.

— Только придется вам признать себя в чем-нибудь виноватым.

— Признаю! — пообещал он.

— И не принимайте близко к сердцу то, что мне придется говорить, — малодушно попросила я.

— Говорите что угодно! — великодушно разрешил он.

В кабинете директора студии тесно разместились режиссеры, редакторы, «литобработчики» (появилась такая многозначащая профессия).

Когда прибыли мы — Д. и я — атмосфера была, я бы сказала, торжественно умиротворенная. Как перед спектаклем, где роли хорошо распределены, отрепетированы, актеры уверены в себе, а главное — впереди благополучный конец.

Я сказала коротко, что министерство считает: при дубляже фильма «Сирена» были допущены ошибки в изображении чешских рабочих, которые должны были бы выглядеть не только угнетенными тяжелой жизнью, но и способными к борьбе с угнетателями, и тому подобную постыдную чепуху.

Одетый, как на премьеру, Волк — строгий костюм, белый воротничок, галстук-бабочка — со смиренным достоинством признал себя виноватым в недостаточной политической зрелости.

Редактор признал себя виноватым в чем-то невнятном.

Директор студии Григорий Иванович Бритиков — человек бывалый — без запинки заявил, что он сожалеет, что на вверенной его руководству студии имел место столь прискорбный случай, и выразил надежду, что такое больше не повторится.

Режиссеры нестройным хором поддержали его надежду.

Я довольно скомкано все же вылезла с признанием не столь глубокого проникновения в глубины мировоззрения чешского классика Пуймановой, какого она заслуживает.

Д., бросив на меня укоризненный взгляд, миролюбиво начал возвышенное поучение благородного отца семейства. Он говорил, как всегда, округлыми, терминологически оснащенными фразами, не имеющими абсолютно никакого смысла. Все согласно и вдумчиво кивали.

И вдруг на лицах сидящих промелькнула обескураженность. В моем мозгу тоже застряли слова: «Комедия де Сартра!», произнесенные с ликующей артикуляцией. Что это такое? Что он хотел сказать?

Внезапно я вспомнила, что на недавнем обсуждении кто-то сравнил что-то с масками комедии дель арте. Наверное, это словосочетание восхитило Д. своей изысканностью. А в газетах в это время была очередная кампания поношения Сартра! Ну, конечно! Только за какие уши смог притянуть шеф этот экзотический гибрид к засыпанной угольной пылью «Сирене»?

По лицам проскользнула улыбка. Д. отнес это к восхищению его красноречием. Все повеселели. Спектакль пришел к благополучному концу. Волк отделался выговором. Из «Сирены» выстригли несколько наиболее безотрадных кадров и… положили ее «на полку».

И никому на том давнем студийном заседании не могло прийти в голову, что Д. ненароком, сам того не ведая, дал провидческую оценку суетного философа-экзистенциалиста: «комедия де Сартра».

Фуриков побеждает Фурию, или Тайна с приоткрывшимся мраком

Я уже упоминала Лидию Георгиевну Галамееву, начальницу Особого сектора, заглатывающего фильмы на неопределенный срок. Однажды она позвонила мне по внутреннему телефону и распорядилась, чтобы в картине о венгерском композиторе Эркеле срочно, к завтрашнему утру, был заменен титр, в котором упоминается гроб. «Чтоб никакого гроба в помине не было!»

Этот фильм, состряпанный венграми в точности по рецепту наших биографических фильмов, был дублирован по-русски, а тексты оперных арий, дабы сохранить голоса исполнителей, были субтитрированы.

Я взяла монтажные листы, отыскала титр «И стою у края гроба», погадала, чем он плох в контексте арии, но времени на размышления не было, и я позвонила режиссеру дубляжа Перельштейну.