Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

30 января был объявлен смертный приговор подсудимым.

В январе тридцать седьмого Постышев был отстранен от должности первого секретаря Киевского обкома.

Я помню, как имя Постышева с надеждой упоминалось в нашем доме в тревожные дни последней чистки и перед арестом отца. Говорили, что Постышев преследует клеветников, ограждая от них честных партийцев, и восстанавливает справедливость.

8 февраля «Правда» обрушилась на ошибки, допущенные в парторганизациях Киева и Азово-Черноморского края.

13 марта в «Правде» обвинили Бухарина в заговоре с троцкистами.

Мать никогда не забывала, что в редакции «Таганрогской правды» лежат документы о командировке отца к Бухарину в тридцать пятом году.

17 марта Постышев снят с поста секретаря ЦК Украины.

Вот о чем узнала мать, вот что гнала от себя или, наоборот, обдумывала, пока ее тонкие пальцы шили придворные туалеты столь отдаленного века.

В это время совсем другие пальцы («…Его толстые пальцы как черви жирны…») грубыми белыми нитками сшивали, вкривь и вкось, рубища для «преступников», чьей кровью они должны были пропитаться насквозь. Впрочем, эти пальцы ничего не сшивали, они только поглаживали усы их обладателя, разъясняющего другим, как кроить по живому человечьему материялу…

Дядя Константин в сороковом году, перед самой своей смертью, вызвал мою мать к себе. Она уместила эту поездку в десять дней — между двумя отметками в НКВД о невыезде.

Константин Морозов, в 14 лет возглавивший комсомольскую организацию в Челябинске, в будущем — 1-ый секретарь Кунцевского горкома партии.

…Когда мальчику Косте было двенадцать лет, он явился, ведя за руку младшего брата, к жандармскому полковнику и бросил ему в лицо обвинение, что известие о поимке и казни его — Кости — отца, напечатанное в белогвардейской газете, ложь. Известие и впрямь было ложным. У полковника хватило ума и порядочности выпроводить малолетнего храбреца из кабинета за плечо — не за ухо. (В тридцать пятом году Сталин издал постановление о возможности казни детей с двенадцатилетнего возраста.)

В четырнадцать Костя организовал первую комсомольскую ячейку в Челябинске и был ее секретарем.

С двумя классами церковноприходской школы за плечами он окончил Высшую партшколу и преподавал политэкономию. Безупречный по биографии коммунист, он был отозван на руководящую партийную работу, стал первым секретарем Кунцевского горкома партии. Перед ним открывались блестящие московские перспективы, которые он старался отдалить, мотивируя это своей недостаточной подготовленностью, и упорно вгрызался в неисчерпаемые глубины марксизма, чтобы стать подготовленным…

Все оборвалось арестом моего отца, который превратил дядю Костю в брата жены «врага народа».

Он стал директором ткацкой фабрики в Кунцеве, в каковой должности и умирал.

Но до того, как «слететь» с секретарей, он успел побывать на пленуме ЦК, февральско-мартовском тридцать седьмого года. О нем Костя и рассказал сестре перед смертью.

На пленуме кое-кто из «верхушки» выступил против начатой Сталиным политики террора. Требовали устранения Ежова. Сталин ловко пресек эту попытку сопротивления и нанес удар неожиданной силы: Бухарин и Рыков были арестованы тут же, в зале заседания.

Ежов произнес доклад о диверсиях и шпионаже «врагов народа» в пользу «японо-германо-троцкистских» агентов.

Особенно досталось на пленуме Украине и Азово-Черноморью. Как будто там — в Азово-Черноморском крае — был разработан план покушения на вождя народов. Оттуда шли нити заговора.

Роль связного с иностранными разведками отводилась моему отцу, Александру Моррисону! Это, не веря своим ушам, услыхал дядя Костя. Не поверил, обдумав.

И не захотел унести услышанную ложь с собой в могилу.

Каким именно путем удавалось отцу осуществить эту связь: воздушным, сухопутным или морским (в Таганрогский порт не заходило ни одно иностранное судно) и как ему, жившему так далеко от центра, доводилось увидеться с иностранными агентами — на пленуме не разъяснялось.

3 марта Сталин делал доклад: «О недостатках партийной работы и методах ликвидации троцкистских и иных двурушников».

5 марта пленум закончился его коротким заключительным — напутственным террору! — словом[8].

5 марта — день рождения моего отца. И как подарок ему уже не бывшему на земле, и десяткам миллионов выживших (если не всему человечеству) — это день смерти величайшего палача всех времен и народов, которая последовала ровно через шестнадцать лет, о чем высокий докладчик, разумеется, знать не мог, ибо был бессмертен.

Советский народ тоже не сразу узнал об этих двух исторических докладах.

Первый был напечатан в «Правде» лишь 29 марта.

В это время прелестная Диана де Монсоро в своем дорожном костюме была еще в пути.

Заключительное слово вождя террора было обнародовано 1 апреля.

В то утро, едва продрав глаза, я любовалась сияющей красотой графини, облаченной в придворное платье.

Белый ожог