Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

У меня долго не попадал зуб на зуб. Я изо всех сил старалась унять дрожь, чтобы ее не заметила Люда. Значит, это ее отец… Энкаведешник улегся в кровать, только что покинутую мной. А до этого он спал тут, где опять-таки лежу я… Я — в кровати энкаведешника! И с какой это работой он управился раньше? Было отчего не уснуть до утра.

По дороге в школу Люда рассказывала:

— Папку перевели сюда на повышение. Он ведь деревенский, из бедноты. Нам советская власть все дала. Кто бы он был до революции? Обыкновенный крестьянин. А тут все дороги перед ним открылись. Особенно в органах. Главное, он говорит, не жалеть сил. Тогда жизнь сама тебя вынесет и в город, и, может, даже в столицу. Вот Митиному отцу не хватает инициативы, он и застрял в районе. А мой взял Митьку с нами — надо же парню к высшему образованию пробиваться…

Сын безынициативного отца флегматично улыбался.

Наверняка они не успели ничего узнать о моей семье, как и я о них. Потом узнали. К их чести надо сказать, что отношения наши остались приятельскими.

Дружба явилась негаданно. Два параллельных восьмых слили в один. И теперь Ира Макарова сидела в соседнем ряду.

Стройная, с высокими скулами и темными глазами. Улыбаясь, она морщила губы в попытке удержать смех. А, дав себе волю, хохотала щедро, сужая глаза в щелки.

Ира Макарова сразу заняла место первой ученицы, обогнав Люду Белкину. Еще бы! Ее знания отличались не просто твердостью, а той основательностью, какая была в каждом ее движении.

Мы погрузилась в дружбу. Теперь я ежедневно бывала у нее. Это было удобнее, чем встречаться у нас. У Иры была своя комната. И еще три: столовая, спальня матери и тетки, бабушкина светелка.

В доме имелся один мужчина — Ирин дядя, военный. Служба отнимала у него много времени, и его вполне устраивал диван в столовой.

Ирин отец присутствовал только на большом портрете в спальне сестер. До революции он был молодым успешным лесопромышленником. По своим делам часто ездил в Китай. Объяснялся с китайцами по-английски. После гражданской войны благодаря знанию английского был приглашен на работу в Американское общество помощи голодающим — АРА. В его уфимское отделение.

Дальнейшая судьба сотрудников АРА известна: их арестовывали одного за другим. Гаврила Макаров жил, ожидая своей очереди. Ко всему еще примешивался страх обнаружения былых поездок в Китай. Он не выдержал нервного напряжения — случился инсульт. Ему «повезло»: он умер в своей постели.

Узнала я все это более полувека спустя. При нашем знакомстве мне было сказано, что отец Иры — врач и умер, заразившись от пациента дифтеритом. Ира добавила, что она хочет стать врачом, как ее отец.

Это была семейная легенда, сочиненная чтобы уцелеть. Но поразительно, что щепетильно честная девочка добавила о своем желании стать врачом, как отец.

Теперь-то я думаю, что мифотворчество взрослых после многолетнего повторения детьми стало для последних «второй реальностью».

Мы были закадычными подругами, но ни разу Ира не сделала попытки рассказать мне правду. И я ни разу не заговорила о моем отце.

Разумеется, ее родные не могли не понимать истинного положения дел — мы ведь были ссыльными. Вероятно, они считали нетактичным упоминать об этом. И были со мной подчеркнуто сердечны.

В таком наполовину выдуманном, урезанном мире жили дети этой страны.

Как выяснилось, весь этот деревянный, одноэтажный, но вместительный дом принадлежал раньше семье Иры. Высокие окна, блистающий паркет, остатки старорежимной мебели красноречиво заявляли о былом благоденствии.

Теперь обе сестры работали бухгалтерами. Мать Иры — сутулая, некрасивая, лишь серые глаза хороши. Младшая — Женя была хрупкой блондинкой с капризным лицом. Ее облик незамедлительно связывался с кружевами, бархотками, дорогими флаконами — со всей той притягательной бывшей женской жизнью, которой у нее не было.

Взамен этого были: мерцающая путаница волос, надменный поворот шеи, папироса и — неприятная манера говорить.

Придя с работы и застигнув нас в столовой, она швыряла сумку на диван, туда же летел берет, а на нас устремлялся взгляд в упор:

— Ну-с, девицы? Какие новости? Что проходите? Пушкина прошли? Проскочили, проехали Александра Сергеича?

— Прошли, — бурчала под нос Ира. — Ну и что?

— Прошмыгнули? А то, что подобный предмет-с надо изучать, а не проходить.

— Ты в своей гимназии изучала?

— Изучала!

— Ну и радуйся.

— Я и радуюсь… Хотя чему, собственно, прикажете радоваться, когда…

Она вытаскивала из сумки пачку папирос и закуривала.

— Не дыми. Бабушка сейчас придет.

— В конце концов, от самого человека зависит — проходить или изучать, — робко роняла я в затянувшуюся паузу.

— Это ответ! — веселела Женя и, помахав перед лицом рукой, будто это могло изгнать дым, уходила к себе.

— На работе полаялась, — объясняла Ира пониженным басом.

Главной мишенью Жениных насмешек был ее младший брат.

Сущим наказанием было, если угораздит его вернуться с работы рано. При виде сестры он спешил проскользнуть в Ирину комнату. Но не тут-то было: