Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

— Постарайтесь вспомнить. Речь зашла о смертной казни. Моисей Григорьевич сказал, что он принципиальный ее противник и поэтому не может одобрить вынесение смертного приговора даже военным преступникам на Нюрнбергском процессе.

— Этого я не помню.

— Ну, как же! Как же! Вы еще ответили, что вы тоже противница смертной казни, но в отношении военных преступников считаете эту меру оправданной.

— Не помню.

— А два уважаемых профессора, которые присутствовали при этом, помнят!

— Это дело их совести.

— Вот как вы ставите вопрос. Вам что же, совесть не велит отвечать правду?

Пришлось отступить.

— Просто не помню.

— Плохая память?

— Не жалуюсь.

— Тогда вам придется напрячь ее.

— А вот на это у меня нет времени. Самое позднее через два часа моя работа должна быть погружена в вагон.

— Дайте показание, что вы помните этот разговор, и вы свободны.

— Я не могу дать ложное показание.

— Оставьте, Вера Георгиевна! Все вы прекрасно помните.

— А я вам говорю, что нет. И что времени у меня в обрез. И что по вашей милости Башкирия не будет представлена на Всесоюзной художественной выставке.

Он вспыхнул, но сдержался.

— Хорошо. Отправляйтесь, грузите вашу работу в вагон и возвращайтесь сюда. У вас будет еще два часа до отхода поезда. Продолжим. Только никому ни слова. Даже Валентину.

Я поспешила домой. Валя сразу кинулся предупредить М.Г. и Искандера. Как мы вдвоем с возчиком втащили скульптуру на сани, до сих пор не понимаю. У станции нас уже поджидал Валентин. Он застал дома обоих. Но разговаривать об этом было некогда. Грузили в большой спешке. Только, когда кончили, передо мной со всей очевидностью встала перспектива возвращения в НКВД.

Нельзя сказать, чтобы я торопилась.

Навстречу мне просияла белозубая улыбка:

— Успели? Вот и прекрасно!

Как радуется за меня человек…

— А я тоже даром времени не терял. Потрудился. Вам остается лишь подписать.

Он протянул листы, покрытые убористым почерком.

Что говорить, он подробно и точно изложил все, что происходило у Искандера. Течение беседы, реплики, спор, включая упомянутые слова М.Г.

Я внимательно прочитала эти страницы и положила на стол.

— Нет. Этого я подписывать не стану.

— Как?! И я напрасно корпел столько времени? Вы что, издеваетесь?

— Я не просила вас корпеть. Это вы издеваетесь. Вы прекрасно знаете, что ничего подобного я вам не говорила. Вы не получите моей подписи под вашим сочинением.

— Ах, так! Вы напрасно надеетесь уехать сегодня в Москву.

Я спокойно достала билет и положила перед ним.

— Вот. Я никуда не еду. А теперь можете допрашивать меня сутки, двое, трое. Сколько вам понадобится. Я не спешу.

Откинулась на спинку стула, положила ногу на ногу.

Он озадаченно посмотрел на билет.

— Только ничего вы не добьетесь, — я помолчала и добавила, — кроме того, что, как я уже говорила, Башкирия не будет представлена на Всесоюзной выставке.

На лице его неприкрыто промелькнула злоба.

— Ну, так еду я или нет? — как можно вкрадчивее осведомилась я.

— Поезжайте! — воскликнул он вдруг почти с воодушевлением. — Поезжайте! А когда вернетесь из Москвы — сразу к нам! Будем ждать.

Так я оказалась у вас на столе.

Не хотела волновать и ничего не рассказывала. А Валя прислал открытку, очень бодрую, советовал подольше оставаться в Москве, походить по театрам, музеям, а он с удовольствием поживет с бабушкой. Там была, между прочим, фраза: «Представь себе такую странность: от М.Г. и Искандера одновременно ушли жены». Я поняла, что оба арестованы. И что мне лучше повременить с возвращением. А когда вернулась, разумеется, не пошла к ним.

Вскоре стало известно, что М.Г. обвинен в хитроумном «протаскивании» на своих лекциях «низкопоклонства перед Западом», а татаро-русский декадент Искандер в пособничестве ему.

«Настольная теща». 1949 г., Москва.

Уже из лагеря Искандер прислал своей Лёле письмо, где писал, что организовал там художественную самодеятельность и что такие-то — следовали имена двух расторопных профессоров — «хорошие актеры». Мы поняли, что на следствии ему предъявили их донос.

Самое поразительное, что эти двое при встречах со мной на улице всегда очень почтительно раскланивались. Я ни разу не ответила на их поклоны, а они все продолжали кланяться. Потом я узнала, что один из них умер. Второй кланяется до сих пор, зная, что я не отвечу.

Когда М.Г. вернулся в пятьдесят четвертом году, не по реабилитации, а «по актированию»: сгубил свои легкие на лесоповале и его отпустили умирать за полной непригодностью к работе, — он рассказывал, что следователь предложил ему составить список его знакомых. М.Г. аккуратно переписал весь преподавательский состав университета. Следователь спросил: «А почему в списке нет Веры Георгиевны?» М.Г. ответил: «Вера Георгиевна — совсем особая статья». — «Да, — согласился следователь. — Она из тех, кто: только через мой труп!»

— Вот такое у них, значит, есть определение, — закончила свой рассказ мама.

Бюст Матросова с выставки был закуплен Третьяковской галереей.

А был ли мальчик?