Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Украли ее у меня вскоре. Заходил с ребятами в помещение погреться, мороз стоял лютый. Оружие составили у входа. А вышел — моей винтовки нет. Свистнули.

А без оружия ходить опасно: примут за дезертира. Пришлось тоже украсть. Надеюсь, владелец винтовки последовал моему примеру.

На фронте мне как бывшему осовиахимовцу-планеристу, парашютисту и ворошиловскому стрелку присвоили звание старшины и назначили командиром взвода разведчиков. В подчинении у меня было три человека. Хорошие попались ребята: смекалки не занимать. Главное, все трое рисковые, надежные, полагались друг на друга.

Наша задача — ночью перед наступлением пробраться в расположение противника и добыть или уточнить данные, нужные командованию. Лучше всего взять «языка». Несколько раз нам это удавалось. Зазевавшегося немца или одинокого караульного. Подберемся, затаимся, ждем, когда начнет клевать носом или просто расслабится, и набрасываемся — кляп в рот, вяжем, тащим на нашу сторону. Тут, конечно, нужна предельная осторожность, чтобы не обнаружить себя и не завалить операцию.

Начальство было нами довольно. Мне присвоили звание сержанта, потом старшего сержанта.

Интересно, что я не убил ни одного немца. «Языка» надо брать без выстрела, бесшумно. Это условие работы. Ну, когда идешь в атаку, не знаешь, чья пуля кого убила. А вот так, чтобы отдельно… Не пришлось.

Занимали мы как-то одно село. Наш взвод разведал, что немцы не ждут нас с этой стороны. Понятия не имеют, что мы подошли. На рассвете мы ворвались в село. Немцы повыскакивали из домов полуодетые, но с оружием. Завязался уличный бой.

Я бегу с винтовкой в руках — к этому времени у нас были уже автоматические — из-за угла дома на меня немец выскакивает тоже с винтовкой. Я успел вскинуть свою первый: «Хенде хох!». Он выронил винтовку, руки поднял.

Смотрим друг на друга в упор. Вижу, что совсем молоденький, щуплый такой, лицо белое, губы прыгают. Мальчишка. Вдруг он поворачивается ко мне спиной и бежит, впрямь как мальчишка, в ближайший лесок, петляет по снегу. Не стал я стрелять.

Ранили меня отнюдь не в героических обстоятельствах. Мы сидели в окопах. Окопы маленькие — на четыре человека, между ними траншея, полузанесенная снегом. Подъехала кухня. В наш окоп передали хлеб, а бидоны со щами и кашей в следующие окопы. Из ближайшего мне кричат:

— Морозов! Тащи хлеб, угостим кашей!

Я повесил себе на шею два кирпича, хлеб был замерзший как камень. И пополз по траншее. На пути вдруг удар в ногу такой силы, что боли я даже не почувствовал, решил: оторвало ногу. Оглядываюсь, а у меня подошва валенка — тоже промерзшая — разворочена. Раскрылась, как цветок, и оттуда — горячий пар дымится и кровь хлещет.

— Ползи! — кричат мне.

Я пополз, нога пудовая, тащить ее нет сил… Лежу и думаю: ползти?.. Или умирать тут… Или все же ползти? Пополз. «След кровавый тянется»… Но не по траве, а по снегу.

Проползаю мимо каких-то кусточков, а там, оказывается, затаились санитары и тоже мне машут: «Ползи к нам!»

Сами не высовываются, место открытое — простреливается.

Не знаю, как выкарабкался из траншеи, пополз. Почему-то не стреляли.

Санитары меня подхватили и понесли в сторону, к какому-то строению. Там стояла лошадь, запряженная в сани. В них уже лежал раненый, укутанный в одеяло. Меня тоже укутали и положили рядом. Повезли в прифронтовой госпиталь.

Леонид на гастролях по окончании Консерватории. Начало 1950-х.

Там стащили валенок. Оказалось, ранило меня аккурат в то место, куда я показывал, когда мыл ноги дома в тазу, помнишь? Только пуля оказалась разрывная и раздробила кости в мелкие осколки. Думал, отнимут ногу. Нет. Молодцы хирурги. Только обработали рану, оперировать не стали — сложная операция для фронтовых условий. Отправили в стационарный госпиталь. Везли нас, раненых, на грузовике, санитарных машин не хватало.

Вот тут уже боль была адская, особенно на ухабах.

В стационаре оперировали не один раз. Вынули все осколки, рана стала затягиваться, вроде иду на поправку. Раз! Снова движется осколок, который затаился где-то выше. Намучились со мной.

Казалось, проще бы оттяпать стопу, поставить на костыли и дело с концом. Готовый инвалид. Ан, нет.

Боролись за мою ногу. Низкий им поклон.

За это время я подружился с медперсоналом. Особенно с хирургом. Чудесная была женщина.

Только входит в палату — сразу настроение меняется. Какую-то умную энергию она несла. И мягкость, и сострадание, а в критические моменты — вдруг твердость и даже непререкаемость. Раненые ей доверяли как никому. И красивая… Роза Марковна.

Когда пришло время ехать в тыловой госпиталь в Томск, она дала мне пузырек с таблетками:

— При невыносимой боли — глотай. Только, смотри, если уж совсем невтерпеж! Будешь отключаться.

Как я понимаю, это был какой-то наркотик.

Санитарные вагоны оказались на диво комфортабельными. Просторные. Подвесные крюгеровские полки, вроде гамака, чтобы раненые не чувствовали толчков. Внимательный персонал.

Поначалу даже все оробели. Тихо было.

А потом освоились. Легкораненые даже затевали игру в карты.