«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Поэтому руководство практическими занятиями оказалось на May и на тебе, т. е. практически на тебе. May слишком любил свою собственную научную работу, чтобы потратить время и силы на детальное ознакомление с анатомией и физиологией животных, входящих в программу практических занятий; он был слишком самоуверен, нетерпелив и резок, чтобы отвечать на все вопросы студентов. Все это вело к тому, что авторитетным тоном May давал научные указания студентам; они проверяли по разным источникам и с удовольствием задавали ему ехидные вопросы, на которые он отвечал резкостями.

Уже во время обсуждения всего, что касается практических занятий, May сцеплялся с тобой по разным поводам и каждый раз садился в калошу. В зале для диссекций[752] это давало бы отвратительные результаты и компрометировало авторитет преподавателей. В конце концов он понял это, и ты оказалась фактической руководительницей практических занятий, что брало у тебя бездну времени, сил, нервов.

Тебе приходилось выправлять глупости May и в научной части лаборатории. За рабочими столами сидели люди, допущенные для подготовки диплома или диссертации, и никто ими не занимался: May считал, что «желтые» и женщины не способны к научной работе. Он смотрел на них зверем и разговаривал с ними только для того, чтобы иметь еще и еще аргументы против этих человеческих категорий. Особенно он неистовствовал против китайца: «Это — идиот; он ничего не знает, не понимает, не умеет, как и все они; из него ничего не выйдет; не стоит на него тратить время».

Чтобы спасти положение лаборатории, ты вмешивалась и тут же, после прохода May, подходила к расстроенным девицам и растерянному китайцу, спрашивала, в чем их затруднения; садилась рядом, давала технические указания, заставляла при тебе проделывать операции и не успокаивалась до тех пор, пока сбитые May’ем с толку люди не приходили в себя и не брались за работу[753].

По-видимому, скандал, устроенный Левиным во время нашего визита, перешел границы терпения его жены, потому что она стала явно готовиться к отъезду в Америку, хотя первое время это отрицала. Она предлагала нам и другим приобрести у нее предметы хозяйства и меблировки (постели, кровати, столы, комплект мебели для гостиной, то же для столовой, хозяйственные вещи), а также левинскую библиотеку. Цены были очень низкие, но, обсудив этот вопрос, мы решили не приобретать ничего. Мы были готовы помогать и помогали, но не хотели пользоваться их разорением; кроме того, характер ее мужа, полный всяких неожиданностей, мог преподнести приобретателям сюрпризы.

Во всем этом деле были странности: Левин, во время своих выходов, продолжал ссылаться на квартиру и вещи как препятствия для его исчезновения в то время, как его жена явно ликвидировала и то, и то; она продавала вещи условно с тем, чтобы они оставались на месте, и просила всех, чтобы ее муж не знал об этих операциях: «Он такой нервный, так страдает в лагере, так оторван от действительности — лучше его поберечь. Он и так уже сделал мне скандал за продажу старых газет, говоря, что это — самая ценная часть его библиотеки».

Она пожелала познакомить нас со своими друзьями, живущими в нашем square, и настаивала до тех пор, пока не добилась твоего согласия, а 7 марта потащила нас к некоей г-же Богоровой. Там мы нашли большое женское общество. Все эти дамы хором твердили, что так оно не может продолжаться, что бедная Регина Яковлевна (Левина) губит себя, что ее муж — существо невозможное, что при каждом выходе из лагеря он колотит ее и требует невозможных вещей, что для обоих будет гораздо полезнее, если она уедет в Америку и там подготовит почву для их будущего существования, и что здесь она может в любой день, в любой час быть арестована без всякой пользы для себя и для него.

Во всем этом, конечно, многое было правильно, но не всегда в человеческих отношениях и действиях логика уместна. Явно подготовлялась операция предательства: иначе это назвать нельзя. Для нас с тобой, знавших, что ни в какой момент, ни при каких условиях мы не оставим друг друга, эта атмосфера была отвратительна. Регина Яковлевна для вида возражала, но из ее недомолвок и перемолвок, а также из общей болтовни было видно, что она уже давно находится на этом пути.

В тот момент мы еще не отдавали себе отчета, насколько далеко шло ее предательство. Мы думали, что если она пораспродаст вещи, подготовит убежище и хорошо свяжется с filière[754], осуществляющей тайные путешествия в Америку, то в нужный момент оба воспользуются этой подготовкой; при одном из следующих приходов мужа она сумеет убедить его, что они могут бежать. Мы были очень наивны, думая так. На самом деле, все делалось для того, чтобы он возможно позже узнал об этом и даже, если узнает раньше, не верил бы этому[755].