«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Мы смотрели эту пьесу так, как француз смотрел бы «Недоросля» в московском театре. Все нам казалось нелепым и забавным: dame[767], сопровождаемая suivante[768]; громкие и банальные стихи, произносимые с завываниями; надоедливая Chiméne, всюду лезущая с выражением своих противоречивых чувств, и ходульный Roderigue опротивели до невозможности. В каком-то акте, когда Chiméne в сотый раз начала требовать голову своего будущего супруга, ты не выдержала и сказала: «Ah, barbe»[769], и этим вызвала враждебное к нам внимание в круге радиусом в пять метров, а ведь ты не любила публичных изъявлений чувств. Мой сосед справа перекинулся за нашей спиной замечаниями, не лестными для нас, с твоим соседом слева. На эту демонстрацию я весьма вежливо заметил ему, что среди пятисот дам, здесь присутствующих, вряд ли хоть одна имеет suivante, чтобы таскать ее с собой всюду и беспрестанно жаловаться; он пожал плечами и ничего не сказал.

После спектакля мы спустились в сад Трокадеро. День был весенний, солнечный, и мы с удовольствием прошлись по Champ de Mars[770] и сели на какой-то отдаленной станции в метро. Я не помню, чья была инициатива в выборе этого спектакля. Кажется, мы оба решили в виде опыта посмотреть хоть одну пьесу классического репертуара. Больше этих опытов мы не делали, хотя со сценической точки зрения спектакль был удачен: и декорации, и исполнители — далеко выше среднего[771].

То, что происходило в Европе в марте — апреле 1941 года, все более убеждало меня, что война между Россией и Германией неизбежна. В конце марта произошел противогерманский переворот в Югославии[772], и в начале апреля, как раз накануне вторжения туда немцев и итальянцев и воздушной бомбардировки Белграда, СССР заявил недвусмысленно о своем враждебном отношении к Германии и заключил договор о ненападении с Югославией[773]. После этого шага можно было ждать прямого вступления СССР в войну, и все его ожидали. Вот, в качестве примера, мой разговор с Левиным в начале апреля во время одного из его «выходных» дней:

Левин: Для вас, как и для меня, конечно, ясно, что немцы воспринимают этот шаг Сталина как враждебный акт, и, будьте спокойны, они нападут на Россию.

Я: Думаю, что и советско-финскую войну немцы не сочли дружеским актом. Более того, они никогда не скрывали своего желания разделаться с Россией. Положение — не новое.

Левин: Вы помните, что в одной из публичных речей Гитлер перечислил всех врагов Германии, а о России сказал: «Это — наш самый серьезный конкурент»?

Я: Очень хорошо помню и понимаю, что это значит; однако речь имела место до договора с Москвой, когда Англия и Франция старались всеми силами направить германский натиск на восток. Это была угроза по нашему адресу и словесный задаток Западу. Вместе с тем это было выражение всегдашних гитлеровских вожделений.

Левин: Конечно, дело не в фразах, но сейчас все идет к их осуществлению. Я хотел бы знать, о чем думает Сталин. Пока еще не ликвидированы Югославия и Греция, пока еще значительная часть сил Гитлера занята на Балканах, советские войска могли бы с успехом начать войну. Более удобного момента не подберешь. Ведь вы согласны, что не сегодня-завтра немцы нападут на Югославию и что не пройдет и нескольких недель, как Греция и Югославия будут ликвидированы? И тогда Гитлер сможет в любой момент со всеми своими силами напасть на Россию. Более удобного момента, чем сейчас, для нападения на Германию не придумаешь. Должен же Сталин понимать это.

Я: Если учитывать только военные факторы, то вы, конечно, правы. Я, как и вы, считаю, что с тактической точки зрения действовать нужно именно теперь. Мне кажется, что вы не учитываете политической обстановки. Уверены ли вы, что западные государства будут очень довольны вступлением СССР в войну? Что американская пресса не объявит Россию нападающей стороной? Что Гитлер не поторопится дать кой-какие уступки Западу в виде полуавтономии Польши и Чехословакии, не превратит Францию в союзника? И тогда с развязанными руками, при общих аплодисментах, он бросится на восточных варваров?

Левин: Это, конечно, возможно. Но неужели Сталин будет пассивно ждать, пока Гитлер выберет удобный для себя момент, сосредоточит силы, подготовит материал, вооружит обиженных финнов и румын? Неужели он не понимает, что здесь нужны акты, а не булавочные уколы? А ведь пакт с Югославией, если он не подкреплен действием, является вредным булавочным уколом. Правда, объяснение может быть и другое: полная неподготовленность СССР к войне.