«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Я: И вы, и я на этот счет ничего не знаем. А priori может казаться, что такая гипотеза абсурдна. О том, что СССР окружен врагами с самого возникновения, каждый день говорят советские газеты. О том, что эта враждебность постоянно проявляется делами, мы оба знаем, хотя в истолкованиях, вероятно, разойдемся на каждом шагу. По здравому смыслу можно думать, что люди под угрозой делают все для своей защиты. В энергии советскому правительству никто не отказывал. И вы согласны, что его внешняя политика ведется разумно и с полным пониманием интересов страны. Отсюда я готов сделать вывод, что и военная подготовка ведется с энергией и разумно, хотя об этом никто на крышах не кричит[774].

Пасха в 1941 году пришлась на 13 апреля, и, следовательно, пасхальные каникулы начались для нас в субботу 5-го. В воскресенье 6 апреля мы были в гостях у Балтрушайтиса, и я надеялся узнать через него, какое же развитие будет иметь югославское выступление против Германии. Задать этот вопрос Юргису Казимировичу было интересно ввиду его обширных связей в дипломатических кругах. Коренной вопрос: что же будет делать СССР, когда Германия и Италия будут кушать Югославию?[775]

На этот вопрос Юргис Казимирович ответил вопросом же: кем было подготовлено и поощрено выступление Югославии? Я ответил, что, по всей видимости, Англией, но удивился смыслу этого вопроса. По форме вопроса как будто нужно было заключить, что реакция СССР может существенно зависеть от ответа. Юргис Казимирович разъяснил мне тогда, что с точки зрения СССР выступление Югославии может быть преждевременным и что в данный момент для СССР может оказаться неудобным ввязываться в конфликт.

Я возразил, что бунту Югославии предшествовало официальное присоединение югославского правительства к германскому блоку и если это невыгодно для Англии, то еще более невыгодно для советского правительства. Юргис Казимирович ответил: «Так-то оно так, но все-таки вряд ли СССР примирится с водворением Англии на Балканах». После этого разговор перешел на другие темы.

Часть наших пасхальных каникул мы употребили на крашение полок. Мы пользовались каждой возможностью, чтобы улучшить нашу обстановку; только возможностей-то у нас было мало, и приходилось прибегать к собственному умению для фабрикации мебели. Это началось еще на rue Bellier-Dedouvre. Из четырех ящиков из-под мыла плюс двух досок при помощи Mandoux, гарсона[776] из зоологической лаборатории, был сооружен тот письменный стол, за которым я и сейчас работаю.

После этого блестящего начала уже без всякой помощи мы соорудили постепенно большую часть нашей мебели: твой письменный стол, туалетный столик с зеркалом (мой шедевр), несколько маленьких столиков, стул к туалетному столику и большое количество этажерок. Твое участие выражалось в планировании и иногда в помощи в выполнении; при этом мы очень часто спорили, иногда сердились, но никогда не ссорились.

Распиливание досок и сколачивание были операции не для твоего родного сердечка, и я выполнял их почти всегда без тебя. Зато сглаживание наждачной бумагой и окраска почти всегда выполнялись нами вместе. Сначала мы довольствовались простой морилкой (brou de noix), потом стали добавлять лакирующе-навощивающие составы, и этим значительно улучшили качество продукции. Стало не стыдно показывать ее добрым людям[777].

11 мая 1941 года произошло событие, которое сколько-нибудь проницательным людям позволяло заглянуть в ближайшее будущее: заместитель и предполагаемый преемник Гитлера, Рудольф Гесс, спускается в Англии. Все терялись в загадках относительно истолкования поведения Гесса.

Бегство от гнева Гитлера? Официальное сообщение из Берлина сразу разрушило эту гипотезу. Экономический кризис в Германии, вынуждающий начать мирные переговоры? Что-то на это не походило: Германия была полной хозяйкой на всем континенте, за исключением Восточной Европы. Эти две гипотезы кажутся сейчас абсолютно нелепыми, но в тот момент их высказывали очень серьезные люди. Мне пришлось говорить и с Юргисом Казимировичем, и с Левиным во время его очередного выхода из лагеря, и с моим издателем Фрейманом, главой фирмы «Hermann et Cie»[778].

Фрейман был очень осведомленным человеком. Мексиканец, бывший дипломат, владеющий десятком языков, он, в своей arrière-boutique[779], принимал визиты крупнейших ученых и писателей, авторов из его коллекции Actualités[780], часто заманивал с улицы (rue de la Sorbonne) нужных ему людей. Человек с гибким и подвижным умом и огромной памятью, он не боялся никаких гипотез, как бы нелепы они ни казались, и старался обсудить любой вопрос со всех сторон.