«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Французские газеты травили Игоря и других высланных. В результате директор лицея, где учился Никита, вызвал Нину Алексеевну и сказал ей: «Сударыня, я буду вас просить временно взять вашего сына из лицея. Я ничего не имею против него, это — очень хороший мальчик, и именно из-за его добрых свойств ему надо покинуть лицей: как только товарищи говорят, что отец его — высланный шпион, он вступает в драку, сколько бы ни было перед ним противников, а выстоять против целого класса он не может. Получается — и для нас, и для него — совершенно невозможное положение».

Что уж говорить о посторонних, когда члены собственной семьи Игоря восстали против него. Хорошо еще, если они просто поворачивались спиной, но бывало хуже. Брат Игоря, Кирилл, стал похаживать к Нине Алексеевне и вести разговоры странного свойства: «Нина, что ты думаешь делать с этими картинами? Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в СССР нет частной собственности на предметы искусства, и их у тебя сейчас же отберут и поместят в музей. Оставь лучше мне». Мальчик, который присутствовал при этой сцене, взял нож, подошел к Кириллу и сказал: «Знаешь что, дядя, убирайся-ка ты подобру-поздорову, а то будет худо». Кирилл убрался[1446]. В такой обстановке Нине Алексеевне предстояло прожить еще несколько месяцев[1447].

На 7 декабря 1947 года у тебя записано: «Dehorne у нас». В течение последних 15 лет это могло бы быть написано много раз, и мне приходилось говорить о ней, но мельком. Вы познакомились осенью 1927 года на практических занятиях в Сорбонне: она занимала пост chef des travaux на кафедре зоологии у Переза и исполняла эти обязанности с твердостью и знанием дела. Во Франции еще недавно ученые женщины были редкостью, и, чтобы пробиться, им приходилось затрачивать много больше труда, чем их сверстникам-мужчинам.

Dehorne родилась в скромной семье: дед ее был крестьянином от сохи, отец выбился и стал народным учителем, постаравшись дать хорошее образование каждому из своих детей. Один из его сыновей стал профессором зоологии в университете в Lille, другой — инженером-технологом, а две дочери-однолетки с успехом прошли через Сорбонну: обе были красивы и имели большой успех, обе стали готовиться к научной карьере. Одна из них рано умерла, а другая, наша приятельница, защитила докторскую диссертацию и получила пост с надеждами на повышение.

Надежды эти разбились в 1928 году. Умер Hérouard, maître de conferences, и открылся конкурс на его место. Péres во что бы то ни стало хотел провести Dehorne, так как не терпел другого кандидата — Пренана. Вышло, однако, так, что по формальным причинам (в чем они заключались, я так никогда и не смог узнать) в последний момент кандидатура Dehorne была снята и избрали Пренана. Эта неудача так на нее подействовала, что она прекратила всякую научную работу и отказывалась выставлять свою кандидатуру. Ей было в это время уже сорок лет, Пренан — моложе на четыре года, и данное обстоятельство тоже усиливало ее горечь.

Стоило больших усилий не перенести эту горечь на самую личность Пренана, и, по правде говоря, удалось ей это не вполне: иногда враждебность проявляется. А между тем у нее имелись все причины относиться к Пренану хорошо: и он, и она были очень близки к коммунизму и в конце концов стали членами партии. Они постоянно встречались в различных комиссиях, комитетах, вместе вели политические кампании, научились по достоинству ценить друг друга, и все-таки…

Когда открылась возможность туристических поездок в СССР, Dehorne воспользовалась ею два раза (если не ошибаюсь, в 1932 и 1936 годах) и каждый раз возвращалась в восторге; тем более, что за четыре года она могла отметить там несомненный прогресс во всем. У нее, помимо симпатии к режиму, появилась настоящая симпатия к русскому народу, отсюда — и ее симпатия к тебе с того момента, как ты появилась в лаборатории. Тут я выразился не совсем правильно: действовало несомненно и свойственное тебе очарование, создававшее вокруг атмосферу ласки, доверия, уюта. И притом, со свойственной тебе чуткостью, ты сразу поняла надломленность и глубокое одиночество Dehorne, а в таких случаях ты никогда не оставалась в стороне. Вскоре ты познакомила меня с ней, и она, вопреки французским нравам, сразу стала бывать у нас, а мы — у нее.