«Мое утраченное счастье…». Воспоминания, дневники

Я не помню, где мы встречали Новый год, вероятно — дома, и 1 января 1948 года у нас было очень много посетителей: Маргарита с Жаклин, соседка Марья Михайловна, Пренан и Пако с женой. Этим светские обязанности не закончились. На 4 января мы взяли ложу (десять мест) в «Chatélet» на оперетку «Valses de Strauss»[1457], пополам с Тоней; мы пригласили со своей стороны Аванесовых и Екатерину Александровну, а Тоня — супругов Sautéy и Хайсинского.

Об этом театре мнение изысканной критики весьма скептическое, но я его люблю: машинная часть и декорации, певцы, оркестр и балет — первый сорт, и нельзя же проявлять скептицизм только потому, что родители охотно водят туда детей, и дети счастливы и довольны, пока не вырастут и не начнут проявлять свой «тонкий вкус». Ты шла в Шателе тоже не без скептицизма, но тебе очень понравился спектакль: так оно и должно было быть. Вена вечером, с перспективой мостов и набережных, блестящий балет, прекрасная музыка, все это не только нравилось, но и запоминалось. Часть гостей после театра поехала к нам на чашку чая, и неожиданно пришла Dehorne. Я отмечаю все это с печалью. Это были наши последние беспечные рождественские каникулы[1458].

1948 год

В начале года, если не ошибаюсь, 8 января, Екатерина Александровна уезжала в Америку («от хорошей жизни не полетишь»): уезжала из-за полного отсутствия перспектив в Европе. Наилучшее, что она могла иметь в качестве заработка, было место экономки — прислуги за все у Ивана Ивановича. В этой семье все с ней свыклись и все ее любили, но могла ли она забыть, что за два года до этого ей, из-за пустой размолвки с Асей, пришлось уйти и просидеть несколько месяцев без заработка. Екатерина Александровна снова вернулась к ним, все починилось, но все-таки… В Америке у нее были родственники: кажется — брат, кажется — сестра, не знаю; в степень родства не вникал. Во всяком случае, ей писали ласковые письма, ее звали, обещали хорошо устроить. У брата было какое-то коммерческое предприятие, и ее помощь была необходима. После долгих размышлений, совещаний с друзьями, распродав свои вещи, накопив денег на дорогу, она решила ехать.

Мы и Аванесовы были на Gare Saint-Lazare, чтобы проводить Екатерину Александровну. И тут и мы, и она получили хороший образчик американской культуры. После предупреждения «en voiture, messieurs-dames»[1459] Екатерина Александровна вошла в вагон и поместилась в окне, под которым мы все стояли. Но какой-то американский тип, будущий товарищ по путешествию, взял ее за шиворот, отшвырнул от окна и сам водворился на это место. Что тут было делать? Обругать его? Мы это сделали. Набить морду, к сожалению, было невозможно: поезд отходил.

Во всяком случае, это стало предвкушением «американского образа жизни», и, чтобы не возвращаться к сему, предвкушением в руку. Прибыв туда, она с огорчением узнала, что брат ее умер. Предприятие оказалось маленьким чулочным магазином. Жена брата со своей семьей встретила Екатерину Александровну чрезвычайно холодно. Ее не выгнали, нет, но она оказалась бедной родственницей на неопределенных функциях: не то прислуга, не то приказчица. Вдобавок произошло то, что я предсказывал: всякое ее высказывание принималось как признак зараженности большевизмом.

Екатерина Александровна отнюдь не была ни коммунисткой, ни социалисткой; весьма и весьма — направо, но это была правизна европейская, т. е. по собственному опыту она понимала необходимость профессиональных союзов, социального страхования, ограничения рабочих часов, минимального заработка и т. д. Ее европейский политический консерватизм казался там потрясением основ, а проявление профессиональных интересов — наглостью. К религии она была равнодушна, и здесь это никого не шокировало, но там, в пуританской семье, у нее возникли конфликты и на данной почве.

К этому нужно прибавить волчий вой относительно СССР, России и русских. Не будучи советски настроенной, она отнюдь не считала, что все страны к востоку от «железного занавеса» подлежат огненному лечению. Письма, которые она слала Аванесовым и нам, были полны отчаяния: попала в западню, и выхода не было. Она свободно вздохнула, когда бросила родственников и стала искать заработок. Ей удалось устроиться в ООН, и тогда началось постепенное свыкание ее с американским образом жизни и мысли. И этим летом, когда я повидал ее у Аванесова после пяти лет пребывания в Америке, она уже повторяла большинство тех гадостей, которые там в ходу по адресу нашей страны и нашего народа[1460].

11 января, к нашему большому удивлению, мы оказались в гостях у Hadamard. Когда-то наши отношения с ним и его семьей отличались большой сердечностью, но он славится изменчивостью, импрессионизмом и иногда выказывает совершенно неожиданные черты характера.